Изменение топонимики

Для тех, кто любит ономастику — науку об именах человеческих, географических, астрономических и прочих, увлекательнейшим чтением может стать даже телефонный справочник. Еще интереснее список избирателей: ведь там, кроме имен, есть и годы рождения, и, внимательно его изучая, вы можете увидеть, как менялись вкусы людей в отношении имен, даваемых своим потомкам, а сопоставив с датами исторических событий, можете понять и причины этого изменения вкусов. Названия географических объектов — городов, улиц, даже островов и озер — все, что входит в понятие «топонимика», изменяются не так постепенно, зато нагляднее. Наверное, потому, что связано это изменение всегда с каким-то катаклизмом, обычно историческим. Смена названий улиц — всегда верный признак резких перемен в жизни общества.

 

 

В Будапеште меняли названия

Делали это достаточно цивилизованно: под старой табличкой появлялась новая, чуть другого фасона; верхнее название перечеркивали широкой косой красной полосой. Достаточной, чтобы сразу ее увидеть, и такой, чтобы она не замазывала отмененное имя.

На красивейшем проспекте Народной Республики — по-венгерски он носил абсолютно непроизносимое для иноземцев имя Нэпкёзтаршашаг утьа — появилось на новых табличках имя графа Андрашши, популярного государственного деятеля старых времен. Но ближайшие два года можно писать письма и на проспект Народной Республики. Они дойдут.

Улица Маяковского вновь стала Королевской. Восьмиугольная площадь 7 Ноября — Октогоном, что по-гречески и значит «восьмиугольник». Кольцевой проспект Ленина стал снова проспектом Терезии, точнее Марии-Терезии, императрицы Австрии и королевы Венгрии.

Исчезла и улица капитана Гусева. Капитан Гусев никогда не существовал в действительности. Его талантливо изобрел пролетарский писатель Бела Иллеш: в его повести капитан царской армии Гусев с ротой солдат во время подавления венгерской революции 1848 года перешел на сторону Кошута.

Впоследствии — при Ракоши — капитан был объявлен реальным историческим лицом, вошел в учебники и получил собственную улицу. Обо всей этой истории венгерская пресса писала уже много лет назад, но на название улицы тогда не замахивались.

Совсем не повезло улице Ласло Райка — жертвы политического процесса сталинских еще времен. Свеженазванную улицу его имени переименовали в начале пятидесятых годов, потом — уже при Кадаре вновь вернули имя Райка. Теперь же, вспомнив, что до того, как стать жертвой, Райк сам был министром внутренних дел, имя его перечеркнули красной полосой. На ближайшие два года.

Нетрудно заметить, что все переименования связаны или с нашей страной, или с собственными деятелями только что окончившейся эпохи. В остальном город изменился мало — на взгляд приезжего, естественно. Где-то, очевидно, происходят глубокие качественные изменения (не побоюсь этого несколько наукообразного оборота), но как их углядишь, когда ты — чужой здесь человек и время твоего пребывания ограничено? Я и не претендую на анализ, желая рассказать лишь о том, что видел и слышал сам. Да еще, когда по некоторым косвенным признакам, каким-то незначительным событиям, участником которых вольно или невольно стал, мог судить о том, что происходит.

Так же великолепны витрины магазинов, так же нарядны улицы. Частной торговли здесь и раньше хватало. Карту Великой Венгрии — со Словакией, Трансильванией, Сербией, Закарпатьем — продавали уже год назад. Мемуары адмирала Хорти, однако, появились только сейчас.

Томаш, сын моего друга, только что окончил институт. Распределения нет, и он стал искать работу, Парень очень неглупый и при беседе производит на начальство хорошее впечатление. И когда всё вроде бы на мази, его спрашивают: отслужил ли он уже в армии, обязательной для всех.
— Нет,— говорит,— не служил.
— А когда пойдешь?
— А кто это теперь знает: пойду — не пойду? Не знаю.
— Это верно, — говорят начальники, — никто теперь не знает. Ну, вот что, парень, отслужишь — заходи. А то, сам понимаешь, кто тебе место держать будет?
— Правы они, — объясняет мне Томаш. — С чего это они из своего кармана будут мне целый оклад при призыве платить и потом год место держать? Мы с ребятами писали в Министерство обороны, чтоб какую-то ясность иметь, а они отвечают: можем призвать до двадцати пяти лет. А до этого еще сколько времени!
— А могут и не призвать?
— А могут и не призвать. Сами ничего толком не знают. Время сейчас такое...

Как-то раз я сидел в переполненном кафе. Дверь открылась, и вошел плечистый мужчина в штанах, застегнутых на пуговки под коленом. Свободное место было только за моим столиком, и он, спросив с гортанным акцентом разрешения, подсел ко мне. Через некоторое время мы разговорились, и я, видя в нем тоже невенгра, спросил, откуда он.

Мужчина улыбнулся.
— Отгадайте. Я из той страны, которая изчесла зо своими ценами,
но оставила зарплаты.

Звук «р» он произносил картаво и раскатисто. Но и без этого типичного звука все стало ясно.
— ГДР?
— Тотшно. Теперь ФРГ. А вы откуда? Ба, да чего ж мы по-русски не говорим? Я окончил химфак МГУ.

Учились мы примерно в одно время.

Уже через пять минут нашли общих знакомых, и беседа потекла куда откровеннее, чем обычно у случайных соседей по столу. Он, оказалось, работал три года в Венгрии, страну любит, потому и приезжает.
— Кто я такой теперь здесь? Богатый валютный иностранец. А кто я на Западе? Nur ein bescheisener Ostdeutscher! («Всего лишь зас... восточный немец», — автор просит его извинить за слова г-на инженера.)
— А в действительности?
— А черт его знает. Время сейчас такое. И тут, и у нас, и у чехов...

...В последнем, впрочем, я убедился скоро, еще и не пересекши границу соседней страны.

Виза в Чехо-Словакию

Жители Центральной Европы путешествовали в недавние времена довольно свободно, по крайней мере в пределах стран Варшавского Договора. На Запад тоже можно было поехать без труда, но валюту давали лишь раз в три года, и это, конечно, лимитировало поездки. По нашим понятиям — совсем незначительно. Местные жители, однако, руководствовались вовсе не нашими понятиями. Самое занятное, что на нас тоже распространялось право выезда, въезда и проезда по всем этим странам без визы. Просто большинство наших сограждан об этом и не ведало, а если и узнало, то с большим опозданием и теперь им остается только рвать на себе волосы.

Мне обязательно нужно было попасть в Чехо-Словакию. Раньше, когда она писалась вместе, у меня не возникло бы никаких вопросов, особенно, если иметь транзитный билет Будапешт — Москва (Белорусский вокзал) через Прагу и Варшаву. Прямого такого поезда нет, и в Праге надо пересаживаться. Я позвонил коллегам в Прагу с просьбой зарезервировать билет. И на следующее утро узнал, что на московские поезда от Праги билетов нет до конца года. До конца года оставалось, правда, всего полтора месяца, но это меня не устраивало.

В конце концов, от Будапешта до Праги-всего ночь пути, цена вполне доступная, и через три дня можно вернуться. Билет домой от Будапешта у меня был.

Но. А как теперь с визой? Все венгерские друзья, с которыми я обсуждал положение, сначала восклицали: «Какая еще виза?!» — но потом что-то сразу вспоминали и неуверенно добавляли: «Да, да, вам вообще...»

Когда дело касается нас, почему-то всем приходит в голову мысль о том, что у нас, очевидно, не так, как у других. И если выясняется, что и на нас распространяются общие правила, люди, благожелательно к нам относящиеся, искренне радуются и даже, как мне показалось, рассматривают это как маленькую личную победу.

Впрочем, со знакомыми тему можно было обсуждать до бесконечности, в то время как гораздо цивилизованнее позвонить в консульский отдел соответствующего посольства и получить точные сведения. Так я и сделал.
— Посольство, — сказал приятный девичий голос по-словацки, — слушаю.
— Добрый день, — сказал я. — Я — гражданин Советского Союза и хотел бы приехать в Чехо-Словакию. Нужна ли мне виза?

В трубке возникла пауза, потом тот же голос позвал кого-то шепотом:
— Геленка!
— Простите? — переспросил я.
— Почакайте, просим, хвилинку. Я са опитам, — произнес девичий голос. «Подождите, пожалуйста, минутку. Я спрошу». Через минуту девичий голос сообщил мне, что виза нужна, и за каждый день надо заплатить сто тридцать марок.

Марки удивили меня даже больше, чем необходимость платить.
— Почему марки?
— Ну, тогда десять долларов.
— А почему не рубли или не форинты?
— При чем здесь рубли? — озадаченно спросил голос. — Вы разве не грек?
— Да я же вам сказал, что советский.
— Почакайте хвилинку. Я са опитам. Геленка!

Еще через минуту я узнал, что платить мне не нужно, но виза обязательна, и для этого следует принести в посольство две фотографии.

К восьми тридцати утра я уже был в посольстве. Приемная консула заполнена была обычным путешествующим по Европе народом: турки, китайцы, японцы. У входа меня остановил мужчина сельского вида.
— Вы не знаете, а пан конзул здесь сидят?

Я этого не знал и ттосоветовал спросить у сотрудников.
— Правда же, — кивнул он, но по выражению его лица стало ясно, что он меня не понимает.

Я получил анкету, заполнил ее печатными буквами и сдал вместе с паспортом и фотографиями в окошко.

Работа шла быстро, толпа в приемной редела, лишь меня все не вызывали.

Мужчина сельского вида подсел ко мне и, запинаясь, рассказал, что он — словак из Румынии.

К каким все-таки последствиям приводит распад больших многонациональных государств! В свое время и Словакия, откуда уехали в поисках лучшей доли предки моего случайного знакомца, и большая часть Румынии, куда они поехали, и еще много чего входили в одну большую страну — Венгерское Королевство, а с ним вместе в еще большую Австро-Венгерскую империю. Так что люди расселялись по одной огромной стране — какие там визы! Потом возникли на месте этой страны новые страны, и отношения между ними менялись, а люди все помнили свою родину, поддерживали связи, и трудно, наверное, им уследить за вечно меняющимся визовым режимом.

Раньше виз не требовалось, говорил бедняга, а теперь требуют приглашения от родни из Братиславы, а он что-то понять не может — зачем. Он плохо понимает и по-словацки, и по-венгерски, а девицы в оконце не знают румынского.
— Как думаете, пан конзул мне позволят?

Но тут меня позвали к окошку.
— Виза готова. С вас четыреста форинтов.

Начиналась сказка про белого бычка. Но меня уже трудно было взять голыми руками.
— Вчера мне ваша пани коллега сказала по телефону, что виза бесплатная.
— Ой, — обрадовалась девушка. — Это не коллега, это я с вами говорила. А что я вам сказала? А где вы постоянно живете? Почакайте хвилинку, просим, я са опитам.

И она оглянулась, очевидно, в поисках спасительной Геленки. Потом встала и исчезла за дверью.

Грустный румынский словак взял меня за локоть.
— Она вам не сказала: пан конзул пришли? Чо?

Прошло минут двадцать. Барышня появилась снова, вышла из-за барьерчика и с какой-то торжественностью протянула мне руку.
— Простите меня, пожалуйста. Вам, оказывается, виза вообще не нужна.

В Праге тоже меняли названия

В отличие от Будапешта их меняли сразу: новая табличка появлялась на месте старой, и не каждый прохожий мог ответить, как эта площадь называлась еще неделю назад? В большом городе, впрочем, это и не удивительно: прохожий, в конце концов, мог попасть сюда случайно, так же, как и вы. Зато изменений здесь куда больше, чем в Венгрии. Ведь Прага еще не так давно держала рекорд по улицам, названным в честь персонажей советской истории и деятелей международного рабочего движения. Помнится, как-то и в Братиславе я удивился, увидев улицу Пугачева. Предводитель народного восстания, конечно, и тем близкий сердцу революционных городских властей, но уж больно далеко бушевало это восстание от Словакии. А вот когда Проспект Защитников мира превратился в Проспект Генерала доктора Милана Растислава Штефаника, это меня не удивило, ибо проспект приобрел предыдущее наименование всего двадцать с небольшим лет назад. Так что все понятно. Разве, что выговаривать с ходу возвращенное имя трудновато, да и на счете за телеграмму может сказаться. Зато любимый народом герой.

Еще год назад на стенах трудно было найти место, свободное от лозунгов, причем лозунгов самых нудных и бездарных, которые и у нас уж давно не встретишь. Следы их затерялись на штукатурке и кирпичах среди более поздних следов, более новых лозунгов, но, очевидно, уже устаревших, а потому замененных на еще более новые. В день моего приезда самым свежим оказался рифмованный призыв на достаточно всем понятном немецком языке. (По-чешски это бы не рифмовалось.) «Клаус — раус!» «Клауса — вон!» Клаус — министр финансов, и, следовательно, человек непопулярный в эпоху реформ.

Чешки-продавщицы в пустоватых (в ожидании роста цен) универмагах бесстрастно выслушивали неуверенные вопросы наших туристов по-русски, но отвечали по-чешски, не сбавляя темпа речи. Понять их было нелегко, но нужда заставляла, и туристы вроде бы понимали, хотя, к примеру, «пьет а чтиржицет» не так уж похоже на «сорок пять».

По Вацлавской площади, отреставрированной, как конфетка, шла демонстрация и скандировала: «Да здравствует Станек!»
Кто такой Станек, я не знал.

Старый — еще по университету — приятель объяснил, что пан Станек глава республиканской партии — гораздо правее президента Гавела и его Гражданского форума.

Он повертел в руках мой паспорт.
— Слушай, а что за болван тебе целую страницу испортил? У вас же трудности с бланками паспортов, я в «Правде» читал. И что это за виза?

Я рассказал.
— Ох, — вздохнул старый приятель. — Старых из посольств всех вы гнали, а новые ничего еще не умеют...

Сосиски с музыкой

Лет двадцать назад во всех будапештских ресторанах и даже кафе писали в меню две цены: с музыкой и без. Например, «сосиски — 6 форинтов, с музыкой — 8». Причем это вовсе не означало, что, давая заказ официанту, вы могли, немножко подумав, как вам лучше, сказать: «Порцию сосисок с музыкой, и два кофе — без». Музыка начиналась часов с шести, когда приходили граждане цыганской национальности в ярких жилетах, настраивали инструменты, и под плач скрипок цена продуктов питания несколько повышалась. Иностранцам эти двойные цены казались несколько странными, но, в конце концов, оставались неотъемлемой частью местного колорита, который, в общем-то, предвкушал каждый, отправляясь на берега Дуная.

Цыган-премьер — первая скрипка — ходил между столиками и за умеренную плату исполнял вашу любимую мелодию. Более того, гость и сам мог (не очень громко, естественно) спеть свою любимую песню. В кафе, помнится, это любили пожилые люди провинциального вида, а в дорогих ресторанах — чаще американцы, обычно окруженные родней, восторженно подхватывавшей песню.

Первая скрипка работал в тесном контакте с официантами и точно знал, у какого столика заиграть. Я сам был свидетелем того, как цыган сделал уже шаг к столику, где говорили по-немецки, но пробегавший официант громко шепнул ему: «Восточные».

И первая скрипка ловко сделал шаг другой ногой и опустил смычок на струны у стола, где сидел нужный клиент, способный по достоинству оценить музыку.

Как теперь в ресторанах — мне сказать трудно, ибо в последние годы заходить туда не приходилось, а в доступные кафе ансамбли в жилетах приходить перестали. Так что необходимость в двух ценах отпала. Правда, и одна цена производила впечатление и без музыки.

Само питание, вкусы, привычки, связанные с ним обычаи составляют столь существенную часть культуры любого народа, что оставить их без внимания просто невозможно. Тем более что венгры не только славились всегда умением вкусно поесть, но и умели обставлять этот процесс с большой приятностью.

Среди многого, что бросилось мне в глаза еще в самые первые приезды в Венгрию, запомнил я один симпатичный обычай: скромный семейный обед по воскресеньям в ресторане. Во-первых, по галстуку и парадной рубашке у главы семьи и по шляпке и кружевному воротничку супруги можно было понять, что это — событие, маленький, но свой праздник. А во-вторых, имеет же право хозяйка дома хоть раз в неделю отдохнуть от готовки и мойки посуды? Я не раз наблюдал такие интеллигентные пожилые пары. Неторопливо, с толком пообедав, посидев немного, а то и купив у зашедшей девочки-цветочницы букетик, супруги выходили пройтись, останавливаясь у витрин, и доходили до скромного кафе, где их обязательно ждала такая же пара. И вместе они проводили вечер за чашечкой кофе.

Такие кафе обычно полупустые, молодежь сюда не заходила — при обилии в Будапеште точек общепита каждому нетрудно найти место себе по вкусу.

На живом и красивом проспекте Святого Иштвана есть дорогой ресторан «Берлин», который и в лучшие-то времена был не по карману среднему человеку. А через квартал от него — на углу — была столовая самообслуживания — вполне приличная, кстати. Раньше она была общедоступным филиалом ресторана, и местные остряки окрестили ее «Восточным Берлином». Пару лет назад столовую закрыли, а потом переоборудовали во вполне американское и деловое предприятие: блестящая никелем стойка, за ней — улыбающиеся девушки в форме, пластмассовая разовая посуда. Стандартные — не очень низкие, но доступные цены, стандартный набор блюд с венгерскими названиями, и для иностранцев — вполне венгерских.

И, естественно, никакой музыки и никаких официантов: поел и выброси посуду в красивую и вместительную урну. Меня такой способ устраивал: последний забитый хлопотами день перед отъездом домой.

...Они вошли, когда я шел с пластмассовым подносом на место. Он придержал дверь и пропустил первой даму. Потом снял с нее плащ; вообще-то это необязательно, но если кто захочет, рядом со столиком — к вашим услугам вешалка-стояк. Дама в шляпке устроилась поудобнее за столом. Супруг тоже снял куртку и остался в пиджаке; рубашка сияла белизной, галстук завязан старомодным большим узлом. Они внимательно прочитали светящееся табло-меню над головами приветливых девушек за стойкой и сделали выбор.

Супруг пошел брать. Ему пришлось ходить два раза: здешний поднос рассчитан до миллиметра на обед для одного человека. Две тарелки, две салфетки, пластиковые приборы — белоснежные и легкие.

Но как достойно, не торопясь они ели! Словно не пластмасса в руках, а серебро, и словно не суп-гуляш в тарелке, а тот «суп с музыкой», который я еще помнил.
Они ели не торопясь и со вкусом.

И когда они с тем же достоинством оделись и вышли, я последовал за ними на некотором расстоянии — пустым по-воскресному проспектом Святого Иштвана. Супруги останавливались у витрин, обмениваясь словами и, хотя я не слышал их, уверен, что вряд ли договаривались о покупках. Но по давно заведенной привычке не пропускали ни одной витрины.
Потом они зашли в кафе.

Погуляв по улице, я тоже вошел в это кафе. Они сидели за столиком в обществе пожилой дамы и перед ними стояли три чашки кофе.
Их вечер только начинался.