Завтра в цирюльне

Здесь всегда жили люди: чистейшее озеро богатое рыбой, плодородные почвы, мягкий климат. Племена бригийцев, фригийцев, энелийцев... От них не осталось даже названий на карте. Потом пришли иллирийцы — большой народ, который вместе с фракийцами стал прадедушкой всех балканских народов. Озеро получило тогда имя Лихнос — Светлое озеро, а на берегах его появился город Лихнидос, чтобы через много веков стать Охридом.

 

 

В IV веке до Р. X. царь македонский Филипп II завоевал и расширил город. Потом пришли римляне, естественно, построившие дорогу. Появилась Византия. В III веке начало распространяться христианство. А еще через три столетия славянские племена, пересекая Дунай, растеклись по Балканскому полуострову. С IX века в византийских хрониках появляется имя «Охрид» — может быть, от славянского «во хрид» — «на холме».

Возникла и исчезла Македонская империя — уже славянская. Папа Византия. Пришли — увы, надолго — турки. Возникла Югославия, Появилась на карте мира независимая Македония. От каждой эпохи остались свои памятники и свои развалины. Только светлое Охридсхое озеро не менялось.

В гостинице «Метропол», где мы жили, проходила Всемакедонская конференция геодезистов. Оказалось, что в этой маленькой стране очень много геодезистов. Каждый вечер, когда мы возвращались, геодезисты плясали в фойе ресторана коло и рученицу. Отличить один танец от другого по мелодии нам было трудновато, но один исполняли, став в круг, а другой — змейкой, взявшись за поднятые руки.

Геодезисты танцевали с серьезными лицами, без тени той дурашливости, какая бывает у веселящихся взрослых людей, на короткое время вырвавшихся из дому. Иногда они, не прерывая танца, пели, и в песне часто повторялось слово «Македония».

Эти танцы я видел в Македонии всюду в местах, где люди собрались отдохнуть. Отдых по-македонски — «одмор», а место отдыха — «одморалиш-те». Необычные для нашего уха эти слова, однако, легко расшифровывать: если легко «у-морить», то можно и «от-морить», привести в человеческий вид — дать отдохнуть.

Свободное от Программы знакомства время я старался использовать для знакомства со страной — я бы сказал, на обывательском уровне. Он, вообше-то, дает тот аромат, без которого любое блюдо — пресно, даже если оно приготовлено по всем правилам науки.

С коллегами мы шлялись по старому Охриду, неторопливо, без цели, наслаждаясь узкими улицами. Над нами нависали верхние этажи домов. Земля на Балканах всегда была дорога, и первый этаж строили прочным, но тесным, второй — пошире, а третий — еще шире. Улицы без тротуаров были мощены разной формы плоским камнем, отшлифованным подошвами и веками.

В чаршии — торговом квартале, главная улица была широкой, к ней странным образом сходились улицы поуже, а от них уже отходили немощеные переулки. В ином — покосившийся забор мог занять половину проезжей части. Бросалось в глаза обилие парикмахерских. Некоторые назывались «берберницами», другие же — на западный лад — носили титул «фризьор». Магазины, лавки, мастерские-роботилницы, закусочные: «Кебапджилница», «Чайджилница»...

Можно было сделать шаг в любую сторону, присесть за столик и целый час просидеть за стаканчиком чая или чашечкой кофе, глядя на прохожих. Домашний запах дымка, неторопливая любезность хозяев — чайджии и кафеджии — создавали прочное чувство покоя и уюта.

Что это? На Европу не так уж похоже, но все-таки Европа. Частично, Восток? Наверное. Но не арабский и не азиатский.

Люди одеты по-европейски и не очень смуглы и черны. Из одного кафе слышна турецкая песня: ну да, рядом с ним люди пьют чай из грушевидных стаканчиков. Из двух других тянется македонская музыка и гости смакуют кофе.

Не стоит ломать голову: это Балканы с их особым балканским уютом. Где было ему так сохраниться, как не в этой небольшой стране в сердце Балкан: к востоку — Болгария, к югу — Греция, к северу — Сербия, а к западу — Албания...

Я, конечно, понимал, что под идиллически-уютной ряской водятся свои проблемы. Но... Люди улыбались, охотно — хотя и не всегда понятно — отвечали на вопросы, вежливо обслуживали, но не проявляли желания подсесть к столику и поговорить по душам.

...Как-то я шел по чаршии (она же главная улица) в Струге, крупном приозерном городе к северо-западу от Охрида. Чаршия была прямая, светлая и мощеная по-европейски брусчаткой. Правую ее сторону составляли довольно высокие, современные, но приятные на вид дома. Левая была ниже и старше. Терраса кафе на правой стороне вполне была бы уместна в Будапеште или в Вене.

Официант — в смокинге и бабочке. Обслуживал он без балканской некоторой фамильярности, очень по-центральноевропейски. Чай, увы, вкусом тоже напоминал одноименный напиток в Будапеште, где его обычно пьют только при простуде. За столиками сидело несколько приличного вида мужчин. Они пили кофе-эспрессо и разговаривали.

Разговаривали они с посетителями другого кафе — на противоположной стороне улицы. Там под английской (с небольшими ошибками) вывеской «Бар Голивуд» расположились на балконе второго этажа местные бонвиваны и беседовали с моими соседями. Разговор шел через мою голову, ибо я сидел близко к кромке тротуара, и время от времени в него вступал официант (что никак не отражалось на его готовности в любой момент прийти на помощь гостю).

Не могу сказать, что я понимал все (или даже многое), но смысл улавливал: люди обсуждали нечто криминальное, часто повторяя: «С чорапи на главите!» Я представил себе «чорап» — местный шерстяной чулок домашней вязки и ужаснулся: напялив на голову этот жесткий и не эластичный предмет национального костюма, человек становился способным на любое злодеяние. Правда, как его напялить, когда он на ногу-то налезает с трудом? Тогда я покинул уютное кафе да и город Стругу в неведении: влезать в чужую беседу было неудобно.

Я забыл, что существует одно место, где можно получить ценные сведения о стране, городе и соседях. Я имею в виду парикмахерскую, которых в Македонии, как я говорил, видимо-невидимо. Идти мне туда было незачем, хотя, проходя по улицам, я видел в открытых дверях этих заведений, что там не только стригут, но и бреют. Не знаю, осталось ли еще в Европе место, кроме Македонии, где брадобреи, в соответствии с первородным значением этого слова, брили бы клиентов.

И вот, проходя по охридской чаршии, я услышал из окна — как раз вровень с моим ухом — ту же реплику: «С чорапи на главите!» и остановился как вкопанный. Единственным основанием для того, чтобы войти, сесть и разговориться с мастером, были мои усы. Их стоило подправить. Я решил, что в чем-чем, а в усах на Балканах разбираются и относятся к ним серьезно — и не ошибся.

Меня усадили, подстригли усы и подровняли их прекрасно, и предварительно осведомившись, как долго я останусь в юроде, не взяли денег: отдам сразу за несколько раз. Но — главное — я сидел на равных со всеми и в меру взаимопонимания участвовал в беседе. Тут, кстати, не все ждали очереди, а просто собрались поболтать и даже попить кофе.

Я спросил: за что людей подвергли пытке, натягивая на головы жесткие чорапи? Оказалось, они сами натянули обычные чулки, которые тоже зовутся чорапами. Но зачем? Как зачем? Гангстори! Бандиты!

И я услышал историю, которую с содроганием обсуждала вся страна уже несколько месяцев. Два злодея в чулках на головах и с пистолетом зашли в «менувачницу», где меняют валюту, забрали тысячу «немских марок» и много денаров и скрылись. Через двадцать минут их поймали и выпороли в полиции — прежде чем выпороли родители, которым бандитов отдали под расписку. Теперь все обсуждают: отдадут их под суд или обойдутся двукратной поркой?

Я стал ходить в берберницу каждый день и в жизни не имел таких ухоженных усов.

...На этот раз мастер обещал мне встречу с учителем-краеведом: он живет рядом и по выходным приходит подстричься.

По случаю выходного дня набережная полна была приодетого народа — гуляли целыми семьями. Стояла на приколе моторная лодка, и в ней спал укрытый прекрасным блейзером с золотыми пуговицами человек, заслонив лицо капитанской фуражкой. Местные полиглоты-таксисты предлагали услуги на многих наречиях ближнего и дальнего зарубежья. К памятнику Кирилла и Мефодия подъехали новобрачные.

В парикмахерской обсуждали футбол и проблемы соседнего Косова. Учитель прийти не смог, но оставил для меня свою брошюру об Охриде. В ней он доказывал, что этимология имени города от слов «во хрид» — «на холме» или «в крепостных стенах», не совсем верна. Когда побежденные и ослепленные византийским императором македонские воины возвращались домой и ковыляли в гору, они стенали: «Ох, риде!», что значило «Ох, горе!»...

То, что обилие парикмахерских в Македонии явилось для меня открытием, — не удивительно. Сколько я ни читал географических справочников, нигде в них столь важный для общественной жизни институт, как парикмахерская, не отмечен («Страна обладает развитой сетью цирюлен...»).

Удивительным было другое. Македония остается загадочной страной, несмотря на обилие посвященной ей литературы. Впрочем, иной раз мне кажется, что не «несмотря», а именно благодаря этому обилию. Ибо каждый автор имеет свою точку зрения, напрочь исключающую другую.

Само имя страны — Македония — в нашем сознании прочно связано со славой Александра Македонского и великой его империей. А потому, на первый взгляд, бурная реакция соседней Греции, вызванная самим выходом на международную арену Республики Македония, представляется закономерной.

Называйтесь Славянской Македонией, Македонией (б. югославской), Вардарской (по имени реки, на которой стоит столичный город Скопье), в конце концов, но оставьте в покое нашу историю! Еще больший эллинский гнев вызвало намерение назвать здешнюю валюту «стартером», как в империи Александра.

Крик стоял такой, словно македонцы вознамерились пасти своих овец на горе Олимп! Миролюбивые македонцы решили не обострять и без того обостренные отношения и остались — как при Югославии — с динаром (правда, через «е» — «денар»).

Вот только когда вспомнишь, что древнюю Македонию — задолго до Александра и отца его Филиппа — не допустили на всеэллинские Олимпийские игры именно за то, что македонцы — не греки, начинаешь понимать, что проблемы на Балканах существовали вечно. И нелегко разрешимы...

Что лезть в глухую древность! Даже на такую простую вещь, как существование македонского языка, и то нет единого взгляда. Болгары, которые вообще-то относятся к македонцам хорошо, иной раз напрочь утрачивают свое прославленное в Габрове чувство юмора, стоит лишь их спросить: существует ли македонский язык? Аргументы, приводимые ими, как правило, просты и исчерпывающи.

Выясняется, что почти у каждого отец — македонец, или мать, или оба родителя, или, на худой конец, один из дедушек. Или бабушек. Тот же бедняга, у кого нет македонских предков, приведет в пример кого-нибудь из болгарских классиков или исторических деятелей, конечно же, македонцев.

— И после этого, — спрашивает болгарин, укоризненно глядя на собеседника, — вы будете говорить, что у них есть отдельный язык?

У македонцев же, наоборот, есть для такого случая прадедушка или бабушка родом из глубоко болгарских мест:
— Так он (она) до конца жизни толком говорить по-нашему не научился (-лась). Все смеялись, когда слышали «аз» и «хубаво».
— А как надо?
— «Яз» или «я», как по-русски и по-српски, и «убаво». А не «хубаво»!

«Хубаво» и «убаво» значит «красиво». Мне, в сущности, все равно, как это произносить, но с утверждением, что «Македония — много (х)убава», все соглашались. Тут и кривить душой не нужно. Чистая правда.

Не будем лезть в старинный, древний спор балканских славян между собою: в случае с болгарами и македонцами он, слава Богу, не выходит за филологические рамки. Скорее всего, разницы между славянскими наречиями тогда почти не было, да и тот язык, который создали для богослужения Кирилл и Мефодий, свободно понимали в Моравии и на Руси.

А древний язык в здешних местах развился иначе, утратил падежные окончания, усложнил времена и — в точном соответствии с развитием большинства языков Европы — ввел артикль. И сохранил такое количество слов, которые мы понимаем, но употребляем только в высоком — и даже былинном — штиле, что слышать их в обыденной речи приятно и трогательно. Но — вдруг — неожиданно. Вы входите в лавку, и продавец немедленно призывает вас: «Повелете!», что хотя и значит дословно: «Повелевайте», но имеет смысл: «Что вам угодно?»

Как-то мы прогуливались с коллегой — молодым, высоким и несколько склонным к полноте филологом. Увидев в витрине куртку из замшевых лоскутов — в два раза дешевле, чем в Москве! — коллега испытал непреодолимое желание приобрести ее. Или хотя бы примерить. Он попросил меня зайти с ним: элементы ломаного болгарского, которыми я пользовался, производили на многих македонцев впечатление попыток говорить на их языке. Но я только что закурил и остался на улице, а потому предложил коллеге начать торг самому, напомнив, что он может говорить по-русски, только медленно.

Через три минуты коллега, в туго сошедшейся куртке, выглянул на улицу и с отчаянием в голосе потребовал, чтобы я принял участие в сделке.
— Она говорит, что «много мало». Чего много? Чего мало?
Я поспешил на помощь. Выяснилось, продавщица хотела сказать коллеге, что выбранная курточка — маловата.

Буколическая порядочность, свойственная македонцам, мешала ей продавать заведомо неподходящий товар. Поглядев на меня, как на последнюю надежду, она произнесла:
— Този господин е много дебел!
Не успел я открыть рот, как коллега взорвался:
— Я — дебил?!
— Успокойтесь, — сказал я, — она вас вовсе не считает дебилом. Она сказала: «дебелый».
— Что?! — взревел коллега, — значит, я ей кажусь...
Пришлось напомнить филологу былинное «дебелый витязь».
— Она сказала, что вы слишком могучи для этой курточки.

Мы положили курточку и покинули магазин. Коллега, хотя и не сразу, успокоился; все-таки быть могучим — не обидно. Впрочем, продавщица была вежливой женщиной. И очень порядочной.

...Беспокоящее ощущение будили у меня эти древние слова в их первозданиости. Я не мог разобраться в нем, хотя чувствовал, что оно связано не только с языком.

Кажется, оно прояснилось в монастыре Св. Наума, тоже на берегу светлого Охридского озера, но не в городе, а на самой албанской границе.

От ворот вела в гору просторная дорога, ограниченная во многих местах погранично-предупреждающими надписями. На посту стоял македонский воин, а другой прошел мимо, окинув нас бдительным фракийским взглядом. Отовсюду виден был албанский городок с по-славянски звучащим названием Поградец.

Он так же карабкался в гору, как Охрид, но почему-то не залезал на вершину. Даже крест поградецкой церкви вырисовывался на склоне. Мы шли к церкви св. Наума. Наум был учеником Климента Охридского и врачевателем; здесь была его больница, здесь же в храме он и похоронен.

Церковь была — как и все виденные в Македонии — очень маленькой и очень старинной. И история се во многом не отличалась от других: высокие церкви строить не разрешали турки, церковь всегда должна быть ниже мечети. В таком-то веке турки ее разрушили, но прошло немного лет и люди восстановили храм, после еще одного разрушения — снова построили... Упорный народ македонцы: их вырезали, разрушали святыни, а они все равно оставались здесь. И строили, строили, строили — очень прочно и просто.

Я заметил, что наш шофер, обычно куривший у автобуса пока мы были заняты, подошел к церкви с нами, подождал, пока кончится лекция охридского историка, зашел в правый придел — к могиле Наума, перекрестился и положил пачечку денарон у изголовья.

— У нас верят, что святой Наум помогает больным, надо только помолиться на его могиле и оставить денег на храм, — пояснил наш македонский спутник Гочо.
— Албанцы раньше тоже сюда ходили, — добавил охридский историк, — в Поградце и рядом они — православные. Албанцы-мусульмане тоже в это верили и иногда привозили больных.
— Да что мусульмане! — сказал Гочо. — Католики из Албании и те здесь молились. Наум в помощи никому не отказывал: ни при жизни, ни после смерти.

Тут историк поднял руку: тишина! Иногда можно услышать, как бьется сердце святого Наума. В наступившей тишине еле слышались мерные звуки. Чудо? Я впервые в жизни стал свидетелем чуда и подтверждаю: послышались тихие-тихие мерные удары, похожие на удары сердца.

Тишину нарушил историк:
— Гробница стоит на очень древней крепостной стене, уходящей к озеру. Когда на озере прибой, его удары о стену доносятся сюда.
...На очень древней стене. И все, что здесь построено, зиждется на фундаменте византийской, римской, фракийско-иллирийской и Бог весть каких еще древних эпох. Одни камни вырастают из других, а на них растут следующие. Как древние слова в обыденной речи, они не стали мертвыми, эти развалины...

И именно все это вместе порождало ощутимое видение непрерывности жизни — под этим синим небом среди этих рыжих по ранней весне гор.

Та же непрерывность, что и в бесконечных, заунывных и трогательных мелодиях, что и в танцующих цепочках людей. Так танцуют под схожую музыку везде в этих краях — к северу, югу, западу и востоку от Македонии. И похожи «фустанелы», что носят мужчины, — плиссированные юбочки, в которые переходит подол длинной рубахи, и такие же шерстяные передники на женщинах, и так же повязаны платки.
И на древних камнях стоят новые камни.

...У набережной стояла та же моторка. Человек, прикрывшийся блейзером, все еще не проснулся. Однако сон его был чуток. Стоило мне остановиться в размышлениях: не вернуться ли в гостиницу через озеро, как он, словно откликаясь на мои раздумья, сел, надел капитанскую фуражку и гостеприимно показал на скамью:
— Моля! Вам в гостиницу? «Метропол»?

Мы быстро сторговались. Выходило раз в пять дороже, чем на такси, а такси в Македонии очень дешевы, зато удовольствия путешествие обещало куда больше. Лодочник надел блейзер и на моих глазах превратился в капитана, пожилого охридского озерного волка с надежно обветренным лицом. Это внушало уверенность в успехе плавания.

Мы шли через озеро, и солнечный свет, отраженный голубой водой, заливал нас со всех сторон. Город Охрид, белый с рыжими крышами, поворачиваясь, карабкался в гору. Потом набережную стало видно неясно, зато появились городские кварталы, лезущие наверх по левому склону. Лодка изменила курс: город повернулся кварталами правого склона.

Рядом рыжели горы, с противоположного берега высились другие горы, а мы шли по направлению к темно-зеленым горам Албании. Вдоль берега тянулся пляж, и на него выходили широкие расщелины гор. В расщелинке тоже стояли надежные белые дома с черепичными крышами. Трусил по берегу человек на ослике. Он сидел боком, очень хорошо различимый в чистом воздухе над чистой водой.

Потом мы взяли от берега, вышли почти на середину озера. Капитан достал кружку, зачерпнул забортной воды и с наслаждением напился. Протянул кружку мне. Вода была свежа и приятна на вкус. В глубине — очень глубоко — проплыла большая рыбина, вся различимая чуть ли не до чешуи.

Свет исходил сверху и снизу, ветерок смягчал жару, и было совсем не жалко, что дорога заняла времени раз в десять больше, чем на машине по суше.

В гостинице было тихо: геодезисты завершали конференцию. Но ровно в семь заиграла музыка. Смолкло бесконечное коло, кажется, только к полуночи.

Я вышел на балкон. Было темно, — но зубьями проступали горы противоположного берега. Над озером стояло некое серебристое свечение, словно оно отдавало накопленное днем сияние неба, и на фоне этого свечения горы казались черными.

С берега донеслась музыка. Я перегнулся через перила. Светили фонари набережной. У самой воды плясали и пели геодезисты.
О чем они поют? Ничего, завтра расскажут в парикмахерской…