Землетрясения могло и не быть

Верблюд посмотрел на Петросяна и равнодушно отвернулся. Очевидно, он не знал, что Саша Петросян — кандидат физико-математических наук, исхитрившийся выучить несколько языков, среди них древнегреческий и латынь. Сочетание классических языков с математикой делало Петросяна особо ценным для нашей экспедиции. Петросян тоже не удостоил дромадера своим вниманием. За несколько месяцев в Ливии верблюды успели ему порядком надоесть.

 

 

Петросян прошелся по обочине, размялся и залез обратно в «уазик» читать Геродота. Это входило в его служебные обязанности.

Планы

В нашем маленьком отряде Петросян отвечал за античный период истории. Отряд входил в состав большой научной экспедиции, исследовавшей сейсмичность района будущего строительства в Ливии атомной электростанции и опреснительного комплекса. Задачи экспедиции были сложны и многообразны. Цель именно нашего отряда состояла в проведении макросейсмических исследований. Выражаясь более понятно, мы разыскивали исторические и литературные источники, сообщающие о землетрясениях в Ливии за последние три тысячи лет, и по сведениям, содержащимся в них, восстанавливали картину давно прошедших землетрясений. Потом, исходя из множества собранных единичных фактов, руководитель отряда, сотрудник Института физики Земли АН СССР Игорь Владимирович Ананьин пытался установить балльность происшедшей некогда катастрофы. Так определяли, какой силы подземные удары надо ждать в районе будущей атомной станции, а следовательно, правильно рассчитать необходимую прочность ее фундамента.

Впервые я узнал о возможности предсказывать землетрясение и даже угадывать его силу таким способом от Игоря Владимировича еще в Москве. Он буквально поразил меня своей напористостью и уверенностью в необходимости, полезности и даже величии своего дела, о котором мог безостановочно говорить целыми часами.

— Там есть источники на арабском языке, где все говорится. Мы доберемся до них. Мы все узнаем. — Голос Ананьина уводил меня в далекую Сахару, где сокрыта правда о давно прошедших подземных бурях, звал к столу, заваленному рукописями, повествующими о бедах человеческих: что разрушено, сколько, когда и почему?

Я представлял себе Игоря Владимировича сейсмическим Шерлоком Холмсом, способным по свалившемуся две тысячи лет тому назад сосуду восстановить панораму бедствий. Злополучная миска или ваза действительно может рассказать кое-что о землетрясении: если узнать площадь ее основания и вес, то можно приблизительно прикинуть и силу толчка, сбросившего ее на пол. Я говорю, разумеется, крайне упрощенно, но идея в принципе выглядит именно так. Важно только добраться до этой амфоры или бутылки.

Последнее оказалось намного сложнее.

Многое можно почерпнуть из бесед с очевидцами землетрясения. Отвечая на самые невинные вопросы: где был? стоял? сидел? упал или устоял на ногах? вылилась ли вода из чашки? — ничего не подозревающие очевидцы порой расскажут больше, чем дадут показания приборов. В Ливии Игорь Владимирович планировал побеседовать таким образом с очевидцами сильного землетрясения 1935 года. Для этой цели он составил вопросник, который начинался специальным тестом для проверки памяти говорящего. Естественно, для этой цели ему требовался переводчик.

Отряд наш состоял из четырех человек: Игоря Владимировича, Саши Петросяна; третьим был арабист, аспирант Института востоковедения Миша Рощин, а четвертым я.

Две недели ушли на разные формальности в Триполи, а потом мы вылетели в Бенгази...

Огни Бенгази

В Ливии все дороги начинаются и кончаются или в Триполи, или в Бенгази. На любом столбике-указателе можно прочесть, сколько километров осталось до одной из двух ливийских столиц. Официальная столица в стране одна — миллионный Триполи. Но Бенгази, десятилетиями считавшийся королевской столицей страны, не собирается отказываться от престижа. О чем бы ни вели разговор бенгазийцы, они всегда находят повод похвалить свой город.

Бенгази — город немаленький и по ливийским, да и по африканским масштабам — свыше полумиллиона жителей. Стоит он на восточном берегу залива Сидра (Триполи расположен на западном берегу — как раз напротив своего соперника). Впрочем, сказать, что он стоит на берегу, не совсем правильно. Бенгази сливается с морем, сотворившим в центре города целое озеро, отрезанное от морских волн узкой дамбой, по которой проходит старое шоссе. Слева от дороги через морское озеро перепрыгивает красивый легкий мост, который особенно хорош вечером, освещенный сотнями лампочек, горящих вдоль его пролетов.

Чтобы добраться от нашего дома до центра Бенгази, нужно было пересечь потрескавшийся асфальт дамбы и пройти вдоль забетонированного берега залива, глубоко врезавшегося в город. Отсюда центр и его набережная были видны так, словно приближаешься к городу со стороны моря. Парадная набережная города коротка. На ней всего несколько домов, в основном гостиницы. Здания в Бенгази построены лесенкой, и город от такой архитектуры вытягивается, становится выше, стройнее. Немножко фантазии, и — особенно в вечернее время — отель «Омар Хайям» с обступившими его домами превращается в таинственный замок. Однако за «крепостными стенами» мирно разгуливают приехавшие в Ливию иностранные специалисты: туристов здесь почти не встретишь. Ливийцам не до праздных гостей.

Страна нагоняет время. Размах этой погони чувствуется во всем: в светлых кварталах, возникающих рядом с рассыпающимися от времени хижинами, в новеньких школах, на площадках, перед которыми детвора занимается утренней гимнастикой, наконец, в многочисленных табличках с надписью «машруу» — «проект», — рассеянных по всей ливийской земле. «Машруу» сельскохозяйственного кооператива в городке Бу Нжеме, «машруу» инженерного факультета университета Гар-Юнис, «машруу» атомной станции. Вся Ливия, по существу, один большой «машруу»...

Главная улица города — шари'Наср — улица Насера. Она протянулась на несколько километров от конечной остановки бенгазийских автобусов около кинотеатра «Хиляль» и оттуда, лишенная нормальных тротуаров, разбитых машинами, постепенно набирая силу, идет к центру. В Бенгази просто невозможно попасть куда бы то ни было без того, чтобы не пересечь улицу Насера или не пройти по ней. В центре, в сквере напротив Морского клуба, стоит высокий белый барельеф того, чьим именем названа главная улица города. К покойному президенту Египта, ко всему, что связано с его деятельностью, в Ливии относятся с большим уважением.

Вторая центральная улица города — имени Омара Мухтара, национального героя ливийского народа, долго и успешно боровшегося против итальянцев. Ему было уже далеко за семьдесят, когда европейская техника и многократное численное превосходство колонизаторов перевесили отчаянное мужество горстки полуголодных храбрецов. Захваченный в плен, их руководитель был публично казнен. Это случилось 17 сентября 1931 года. Прошли десятилетия, и в Бенгази построили мавзолей Омара Мухтара — большой многоугольник с цветными витражами, вечерами освещенный разноцветными лампочками. За ним начинается старый Бенгази с глинобитными домишками и слякотными в дождливую погоду кривыми улочками. В старом Бенгази стоит старейшая городская мечеть Джами-аль-Кабир, построенная в XIV веке. Наверное, к тому же времени относится и бенгазийский маяк — огромная желтая башня, похожая на детскую пирамиду из трех кубиков. В башне мигает сильный, уверенный огонь. Не знаю, как с моря, а из города маяк виден прекрасно, и по вечерам его свет настойчиво манит к себе.

Прогулки по асфальтированному берегу морского залива-озера вскоре вошли у нас в привычку. Фланируя по набережной, мы вели долгие неспешные беседы, подводя ежедневные итоги поисков. Часто мы ловили на себе любопытные взоры влюбленных, прятавшихся от суровых законов шариата в автомобилях Неторопливо пересекали мы мост и направляли свои стопы к дому, где предстоял утомительный обряд изготовления ужина.

За мостом начинается район Джулианы, известный своими пляжами. Назван он так по имени прежней итальянской владелицы этих земель, и, пожалуй, это единственное, что напоминает о том времени. На Джулиане мы и жили. Пляж начинался чуть ли не от дверей дома, где для нас была снята квартира.

Таинственная каша

Нашего хозяина звали Хадж Мухаммед аль-Гадамси. Ему было уже за шестьдесят. Он успел послужить во французской армии у генерала Дарлана, повоевать с итальянцами, немцами. Принял он участие в революции 1 сентября 1969 года. Хадж Мухаммед — человек с немалым влиянием в городе: он возглавляет народный комитет района Джулианы.

Хадж Мухаммед любит поговорить о политике. Рассуждает со вкусом, не спеша, подробно излагая свои взгляды на ту или иную проблему. В нашем лице он нашел благодарных слушателей. Иногда, правда, возникали споры, в основном когда речь заходила о равноправии полов. Наш гостеприимный хозяин упорно отстаивал разумность и справедливость полигамии, чего мы в целом не одобряли. У самого Шейха — как мы прозвали между собой Хадж Мухаммада — было три жены и множество детей.

Кстати, на первых порах вопросы этики и нравственности являлись в известной степени практическими. Сразу после нашего приезда выяснилось, что квартира по условиям контракта может быть заселена только семьей. Хадж Мухаммад — отец взрослых дочерей — был весьма озабочен появлением в его доме четырех одиноких мужчин. Однако вскоре своим непритязательным поведением мы заслужили его полное доверие. А на мусульманский праздник Аид аль-Кабир мы устроили маленькое совместное пиршество. Хадж Мухаммад принес баранину, а мы предложили нашему Шейху гречневую кашу, доселе ему неведомую.

— Ну как? — спросил Петросян.

— Куайес, куайес — хорошо, хорошо, — часто закивал Хадж Мухаммад, стремясь незаметно отодвинуть от себя посеребренную тарелочку с таинственным кушаньем. Оно не произвело на Хадж Мухаммеда выгодного впечатления. Может быть, потому, что каша подгорела. Вежливая похвала сама собой переросла в удивление тому, что мужчины вынуждены сами стряпать. Поговорили немного о проблемах семьи. Шейх в этом вопросе занимал крайние позиции. Впрочем, скоро выяснилось, что на деле он не столь уж ортодоксален в своих убеждениях — мы встречали его на улице, когда он — муж трех жен, отец многих детей — сам тащил сумки с продуктами.

По следу землятресений

В соответствия с соглашением между руководством экспедиции и ливийской администрацией мы получили разрешение заниматься в библиотеке бенгазийского университета Гар-Юнис. За два месяца нам предстояло изучить литературу, имеющую хоть какое-то отношение к землетрясениям.

Утром мы просматривали газеты, журналы, и Ананьин с восторгом взирал на фотографии каких-то рухнувших стен. Днем погружались в средневековые хроники, где историки, путешественники, философы, купцы и даже парикмахеры писали о том, что видели они при землетрясении или что узнали о нем от знакомых.

Я читаю «Упорядоченный свод по истории владык и народов» Абу аль-Фараджа Абд ар-Рахмана ибн аль-Джаузи.

Перелистываю страницы «Совершенного свода по истории» Изз ад-Дина Абу аль-Хасана ибн Мухаммеда ибн Аль-Асира.

«...Тогда эмир Мухаммед ибн Аб-даллах оставил своих жен и детей и двинулся, одетый и подпоясанный мечом, навстречу неверным...» Не то.

«Однако младшая жена везиря, черноокая Салиха, увидя бедствия теснившегося во дворце халифа, вошла в покои повелителя правоверных…» Опять не то. Похождения Салихи в покоях халифа вряд ли связаны с сейсмической активностью.

«…И увидели в том году много страшного люди Дамаска, Халеба, Хомса, Кафр-Таба, Триполи. А дым окутывал минареты и вздымался над головами правоверных». О! Это уже любопытно. Нет дыма без огня, огня без пожаров, а пожары слишком часто связаны с землетрясениями. Кстати, вреда от пожаров бывает зачастую больше, чем от самих землетрясений. Осталось выяснить — тот ли это Триполи? Ведь города с таким названием встречаются на карте Средиземноморья нередко. Выясняю. Увы, Триполи, упомянутый историком, причислен им к христианским городам. А Триполи в Ливии был чисто мусульманским.

Макросейсмика требует точности. Требовал ее и Игорь Владимирович. Пришлось пересмотреть уйму арабских сочинений, прежде чем наш дотошный сейсмолог лично убедился в том, что землетрясения в левантийском Триполи никак не относилось к Триполи ливийскому.

Ананьин, который буквально кипел идеями, постоянно приставал к нам с заковыристыми вопросами.

Однажды, сообщая ему о деталях статьи английского археолога Гудчайлда, посвященной раскопкам цивилизации гарамантов в Зинкекре, я обронил, что среди развалин хижины (она развалилась приблизительно в III веке н. э.) ученые нашли несгоревший кусок топлива — попался им кизяк.

Восторг Ананьина было трудно описать.

— Это очень важная деталь, — заговорил он. — Вы даже не можете представить себе, какое значение может иметь кизяк.

Его фантазия заработала, и открылась мне жуткая картина: ночь, темень, несчастный гарамант — так назывался представитель славного народа, построившего эту хижину и многие другие сооружения в глубине Сахары, — хочет разжечь свой очаг, чтобы сварить лопатку антилопы. Берет он шершавой ладонью кизяк и вдруг...

— Да, да, именно землетрясение! — хлестнул меня возглас сейсмолога. — Именно оно вырвало кизяк из рук несчастного и выгнало его наружу. Потом все рухнуло, а кизяк остался. Это же вещественное доказательство!

Секунду поразмыслив, я в принципе согласился, но надо было подумать и о других вариантах.

— А может быть, его убили копьем ворвавшиеся внезапно кочевники? И землетрясение здесь ни при чем?

— А насчет кочевников — это уже ваша забота. Вы историк: были они здесь или нет?

Игорь Владимирович был прав. Я вздохнул и побрел выяснять, не мог ли пасть владелец кизяка от рук пустынных разбойников.

Потом на сцене появились бусы из ракушек.

Если есть ракушки, значит, была река, а если она была, то куда делась? Игорь Владимирович объявил, что причина ее исчезновения — землетрясение.

О существовании в центре Сахары реки уже давно поговаривают. На некоторых картах она даже отмечена. «Третий Нил» есть, например, у знаменитого арабского географа XII века Идриси. Но пока с этой рекой дело темное...

— А как насчет изображений антилоп, жирафов? Ведь водились же звери здесь, в Сахаре, Сахара-то была раньше саванной. Климат им благоприятствовал. И все из-за реки. А землетрясение ее погубило.

Смелая гипотеза. Не все с ней согласны. Но все же одно дело не соглашаться, а другое — опровергнуть.

Между тем задача наша была весьма скромной. Нам предстояло доказать, что не было на земле ливийской такого землетрясения, которое могло бы разрушить долгие усилия строителей. А для того предстояло перерыть десятки томов исторических сочинений, проехать тысячи километров, осмотреть руины городов, побеседовать с очевидцами земных катастроф, чтобы потом с чистым сердцем сказать одно только слово: «Ничего».

Ничего мы так и не нашли. Но ведь отсутствие результатов и есть результат. В нашем случае — самый лучший.

Временами казалось, что для Ананьина цель жизни — найти катастрофическое землетрясение в Ливии. В каждой книге, в каждой поездке он искал свидетельства того, что землетрясение в Ливии было, что именно этот факт должен оказать решающее воздействие на проект атомной станции.

Но его подстерегали разочарования...

С дотошностью следователя выяснял Ананьин у сторожа библиотеки Национального музея в Триполи Мухаммеда, где находился он во время землетрясения 1935 года и что при этом случилось.

— ...Как раскачивались осветительные приборы в помещении?

— Они раскачивались.

— А как?

— Сильно. А что такое осветительные приборы?

— ?

— Что они освещают?

— Осветительные приборы — это лампочки.

— Ах, лампочки! Нет, они не качались. Их у меня тогда не было.

— Падала ли мебель?

— Нет, хотя стул вот упал. Посуда с полок посыпалась.

— Какая посуда?

— Я спрошу у жены.

Из таких вопросов-ответов Ананьин как мозаику складывал картину землетрясения.

Сторож не поддавался. Его память оказалась нескончаемым лабиринтом историй и случаев, которые пересекались, прерывались и попадали в тупики склероза. Ананьин боролся за свое землетрясение как лев. Скоро он ориентировался в событиях 1935 года лучше самого очевидца. Ему было уже почти все ясно, но он продолжал свой разговор, добросовестно стараясь уяснить, можно ли положиться на память собеседника. Увы, старый Мухаммед точно не помнил даже год своего рождения. Я развел руками. Игорь Владимирович не унимался. Он утверждал, что человек, не помнящий дат, гораздо лучше запоминает бытовые детали.

— Вообще-то ничего страшного тогда не происходило.

— А до этого что-нибудь страшное происходило?

— Нет. Настоящий мужчина не боится ни легкого трясения земли, ни слабого шума из-под нее.

— Шум все-таки был?

— Очень слабый. То есть его почти не было.

Картина землетрясения, нарисованная сторожем скудными красками, не давала Игорю Владимировичу повода для фантазии. В конце концов наш шеф с грустью вздохнул и констатировал, что по собранным в результате беседы с Мухаммедом косвенным материалам такое землетрясение не могло сильно ощущаться на интересующей нас территории.

А день меж тем был прожит не зря. У Ананьина появилось еще одно доказательство (пусть маленькое) того, что самое крупное в Ливии землетрясение 1935 года в районе будущей стройплощадки «зарекомендовало себя с самой лучшей стороны».

Незаметно бежали дни в Гар-Юнисе. Петросян с утра погружался в античность. Миша исследовал причины трагической гибели цивилизации гарамантов, неизвестно откуда пришедших в VII веке н. э. в плодородную Сахару и — главное — неведомо куда исчезнувших. Фанатично преданному своей науке Ананьину было ясно и это: конечно, гарамантов погубило землетрясение. Миша не соглашался. Шли дискуссии со ссылками на источники.

Тем временем наступил ноябрь и началась не то осень, не то зима. Дул резкий ветер, случалось, шел дождь, и вечерами я влезал в старую куртку. Морское озеро серело, по нему бежала неприятная острая зыбь, как будто вода подрагивала от непривычного холода. Потускнели звезды, и дюжина вечно толкавшихся на западной стороне рейда кораблей сбивалась в кучу — точно им было холодно в открытом море.

Молчаливые развалины

Именно в такое вот пасмурное утро мы отправились из Бенгази в Кирену — один из крупнейших городов античного мира.

Поездка туда была предпринята отнюдь не с развлекательной целью. Отделение департамента античности, под эгидой которого в Кирене функционирует богатый музей и центр по реставрации античных памятников, обладает прекрасной библиотекой, в которой содержатся столь интересующие нас данные о землетрясениях в античный период истории. Кроме того, некоторый материал мог дать и осмотр руин Кирены, также пострадавшей от подземных толчков.

От Бенгази до Шаххата — так сейчас называется арабский городок, раскинувшийся прямо на развалинах древней Кирены, — больше двухсот километров. Полчаса от Бенгази, и «уазик» не спеша поднимается по серпантину, ведущему на горное плато Джебель аль-Ахдар — Зеленые горы, где вел свои последние сражения Омар Мухтар. Зеленые горы действительно зелены: они сплошь покрыты кустарником и невысокими деревьями. Видишь всю эту зелень и с трудом представляешь себе, что с трех сторон окружает ее самая большая пустыня на земле.

Когда поднялись на плато, тучи раздвинулись, выглянуло нежаркое солнце, и окрестные горы окрасились в два цвета — зеленый и голубой. Но у того и у другого было столько оттенков, что и земля и небо стали пестрыми.

Из дымки появлялись белые стройные минареты мечетей. Их силуэты, слегка расплывавшиеся в солнечном воздухе, казались миражами, и ощущение это не пропадало даже при приближении. Прозрачность и эфемерность мечетям придавали тончайшие архитектурные узоры. Орнамент мечетей был настолько сложен и замысловат, что в нем виделась изящная вязь арабских букв. Хотелось читать стены мечетей и минаретов как белые страницы книги сказок.

Кирена-Шаххат лежит в нескольких километрах в стороне от дороги. Арабский Шаххат действительно появился на месте античного города. Греки-дорийцы появились в этих местах около 630 года до н. э. Приплыв с острова Фера, они с помощью проводников из числа местных жителей перевалили через гряду прибрежных гор, прошли по каменистой равнине и поднялись на склоны Джебель аль-Ахдара. Селение назвали Кирена. Много династий правило в Кирене за двенадцать веков ее существования. Знал город и тиранию и демократию. В IV веке до н. э. Киренаика попала к Птолемеям. Затем в I веке до н. э. здесь утвердилась власть Рима... В середине VII века н. э. сюда пришли арабы. И все что-то ломали и строили. Разумеется, самое солидное наследство оставили греки.

Древняя Кирена протянулась с севера на юг километра на четыре, спускаясь вниз по склонам Джебель аль-Ахдара. Слева от шоссе — центр греческого города. Он невелик, но в нем уместились и алтарь, и три ряда колонн храма Аполлона, и тонкая мозаика банных полов, и амфитеатр, поднимающийся прямо над обрывом. Обрыв уходит вниз на сотни метров, и с него открывается вид на равнину, уходящую к морю, на гряду невысоких гор у самого берега и само море, похожее на тяжелую сине-фиолетовую тучу.

Дорога делает еще несколько петель. Греческий город остается позади. На обрыве пристроилось кладбище. Прямоугольные камни, саркофаги, даже небольшие мавзолеи. Кладбище тоже как город — свои улицы, дома. На краю пахнущей кедровником горы ветер шевелит траву, и каменные могилы выглядят живее, чем раскопанные и реставрированные храмы и дворцы.

Библиотека и впрямь оказалась богатой. Заместитель директора Салех Уанис, обаятельный сорокалетний человек, исследует античную историю Ливии. Он один из тех, кто стремился сохранить античное наследие для арабской Ливии, для всего человечества. Немного сутуловатый, по-домашнему одетый человек — он живет здесь неподалеку, — Салех само олицетворение единства мировой культуры: араб-мусульманин, стоящий на страже античных ценностей. О греках, об их погибшей культуре Салех говорил с такой неподдельной грустью, что, казалось, речь идет о его собственном разрушенном доме…

Киренские развалины нам много не дали: слишком уж часто завоеватели нарушали их покой.

В поисках следов землетрясения мы отправились на римские развалины в местечке Гирза, сильно пострадавшие в 1935 году.

Побродив среди полуразрушенных могильников, кажется, III века н. э. — они напомнили мне миниатюрные античные храмы — и прочих развалин, мы обнаружили, что их стены упали на один бок. Это подтвердило мнение специалистов о том, что они рухнули под ударами землетрясений, и помогло сделать вывод о направлении ударной волны. Отсутствие отрицательных результатов в других местах и слабость землетрясения 1935 года подтвердили главное — станцию можно строить. На этом кончилась деятельность нашего макросейсмического отряда.

Снедаемый неуемной энергией, заболел Ананьин. Начальство отняло у нас Петросяна; где-то он потребовался в качестве физико-математика. Я оказался за пределами музеев и библиотек в скромной кабине «уазика». Моими попутчиками стали геологи и сейсморазведчики. Мы ездили по Сахаре, брали пробы грунта, отыскивали подходящую площадку, делали замеры.

Когда нет ветра, в Сахаре стоит тишина. Сахарская тишина... Трудно найти место на земле, где было бы так же тихо. Голова кружится от тишины. Голос, не успев взлететь, пропадает, словно в комнате с мягкой мебелью...

Тишина, где прошли и канули в вечность цивилизации и народы этой земли, погруженной в тысячелетний сон.

Земли, которая начала пробуждаться...