Звезда надежды

Промелькнули освещенные площадки аэропорта, и автомобиль устремился в душную черноту, подсвеченную фарами мчащихся машин да россыпью звезд. Подставив лицо густо пропитанному выхлопными газами встречному ветру, я безучастно смотрел в темноту, в бездонное небо. Созвездия то появлялись на нем, то, как в планетарии, по велению невидимого оператора исчезали. Я присмотрелся и обнаружил, что многие мерцающие огоньки, которые вначале принял за скопления звезд,— это свет в окнах домишек, приклеившихся к склонам. Горы были черны, как и небо над ними, и тусклые огни убогих лачуг мешались со светом далеких миров.

 

 

Так произошло мое знакомство с Каракасом. Не удивительные небоскребы и шикарные торговые центры, не знаменитые многоэтажные проспекты и могучие бетонные автострады, а именно эти созвездия нищеты открывают счет впечатлениям о венесуэльской столице. Эти лачуги здесь называют «ранчос».

Ранчос на склонах окружающих Каракас гор видны сквозь стройные зубцы многоэтажных атлантов, они отражаются в светозащитных зеркальных стеклах, возникают неожиданно за углом респектабельного дома, нависают, как рок, над благополучными, аккуратно постриженными и причесанными кварталами местных богачей.

Так и просится избитая, банальная фраза: «Каракас — город контрастов». Но сказать так — все равно что назвать жителей всего континента латиноамериканцами.

— Вечером поедем в «Исаиас Медина Ангарита»,— сообщил мне член ЦК Коммунистической молодежи Венесуэлы Уго Кусатти.— Это пролетарский район. Туристов туда не возят. Зато друзей там принимают хорошо.

Этот район на карте Каракаса занимает верхний левый угол. Не его ли я видел в ночь приезда по пути из аэропорта? Странное дело, на карте в этом месте, почти пустом, одиноко голубели слова — «Исаиас Медина Ангарита» — имя генерала, занимавшего в годы второй мировой войны пост президента страны. Весь Каракас оставался справа. Прямоугольная планировка уютного исторического центра, поквартально обозначенные районы более поздней застройки, размах гигантских проспектов, смело рассекающих город во всех направлениях с паучьими развязками на разных уровнях, зеленые зоны сосредоточения похожих на дворцы вилл и коттеджей, стадионы, университет, ипподром — все это, расчерченное, расписанное, расцвеченное, оставалось восточнее. Там же, куда предстояло ехать нам, была пустыня.

Выехали задолго до назначенного часа. В этом был свой резон. Езда в Каракасе — дело непростое. Автомобиль здесь стал чем угодно — показателем уровня достатка, места, занимаемого его хозяином под солнцем,— только не средством, облегчающим жизнь. В одной автомобильной пробке я насчитал двадцать восемь машин.

А на соседней улочке выпускал ядовитые клубы черной копоти городской автобус-развалюха, до отказа набитый изнывающими от жары людьми. Он никак не мог втиснуться в проезд. Пассажиров в автобусе было раза в полтора больше, чем в лимузинах, парализовавших движение во всем квартале.

По категорическому заключению венесуэльских кардиологов, «большинство случаев инфаркта миокарда среди жителей Каракаса является прямым следствием положения его на транспортных артериях, чрезмерно перегруженных автомобилями».

— Наш город обречен на паралич, — говорил известный венесуэльский ученый и общественный деятель Родольфо Кинтеро. Он был одним из организаторов форума «Город для человека». Десятки философов, социологов, экологов, архитекторов и врачей собрались обсудить перспективы развития Каракаса.

Выводы ученых не отличались оптимизмом. Каракас, отмечали они, не имеет единой градостроительной политики, он уже отрицает самого себя. Застройка ведется без учета насущных потребностей большинства жителей. Автомобили душат его. Город перенаселен, жилья не хватает, а то, что строится, недоступно дорого. Насаждение психологии потребительства, вещизма настраивает людей на ценности, идущие вразрез с интересами личности, города, общества в целом.

Пристрастное внимание к Венесуэле со стороны империализма США, напуганного успехами кубинской революции, оборачивается буквально насильственным внедрением в умы венесуэльцев сомнительных прелестей «американского образа жизни», его псевдокультуры. Процветают мафия, рэкет, наркотики, порнография, коррупция — слишком дорого обходится стране и ее столице эта навязчивая опека со стороны Соединенных Штатов.

Форум поставил много вопросов, поднял немало проблем. Но... рекомендации ученых повисли в воздухе. Осуществлять их так, как того требует агонизирующий город, некому.
— Каракас тяжело болен, — считает товарищ Кинтеро. — Ему необходима «скорая помощь».

Я вспомнил эти слова ученого по дороге в северо-западный район Каракаса. Лихой водитель Хорхе Гевара умудрился вырваться на широченный проспект и вырулить в относительно свободный ряд. Мы облегченно вздохнули. Но сзади, сигналя душераздирающей сиреной, нас догоняла «Скорая помощь». С трудом втиснувшись в соседний ряд, Хорхе уступил ей дорогу и сокрушенно покачал головой: «Недолго придется ей мчаться».

Он оказался прав. Отчаянно завывавший автомобиль замедлил бег перед неприступной трехрядной стеной едва ползущих машин. А где-то впереди произошло столкновение, требовалась врачебная помощь.

...Карта меня обманула. Поднимаясь по уходящим вверх улочкам, мы оказались в самых густонаселенных и, как их еще иногда называют за малое число автомобилей, «пеших» районах Каракаса. Хорхе и Уго Кусатти оживились. Они знали здесь каждую улицу, каждый дом.

— Красные зоны, — пояснил Уго, делая широкий жест рукой. — Этот район называется «23 января» в честь дня свержения в 1958 году диктатора Переса Хименеса. Дома были построены еще при нем, для продажи. А вокруг на горах были ранчос. Компартия организовала жителей лачуг, они спустились с гор и заняли пустовавшие дома. Перес Хименес был взбешен. По настоянию тогдашних хозяев земель он бросил против «новоселов» войска, но люди сплотились, и каратели получили отпор. Вскоре диктатора свергли.

Здесь много таких районов, и чуть ли не каждый дом — своя история самоотверженных схваток с диктаторами за право жить по-человечески. Люди выстояли. И хотя дома, в сущности, те же ранчос, разве что многоэтажные, условия в них все-таки получше, чем там. — Он кивнул в сторону гор.

Красные зоны всегда считались «взрывоопасными». Потому власти предусмотрели тут особые «удобства». Например, тюрьму: она называется «Образцовая». Сколько коммунистов прошло через ее казематы! Вот военная казарма. Ее тоже поместили здесь не случайно. Однако зловещее соседство не смущало обитателей красных зон. Народ укрепился, создал свои организации, систему взаимопомощи, кооперативы, собрал деньги на скромный, но зато не зависящий от милостей «отцов города» парк автобусов. И власти вынуждены считаться с этой реальностью.

...Наш «фордик» забирался все выше, выше и наконец остановился на площадке-пятачке.
— Дальше пешком, — сказал Хорхе. — Здесь на автомобилях не ездят.

Действительно, прямо от площадки тонкими муравьиными тропами круто спускались и поднимались улочки-щели. Домишки громоздились вдоль них, словно на плечах друг у друга. Порог одного — на уровне крыши соседнего. Снизу, навстречу нам, широко улыбаясь, поднимались ребята из местной ячейки Коммунистической молодежи Венесуэлы.

Познакомились, и Хосе Исраэль Эванс, член городского комитета КМВ, повел нас по поселку. Мы заходили в гостеприимные дома, нас угощали холодным пивом, сладкими бананами, рассказывали о своем житье-бытье. Солнце уже зацепилось за гребень горы, когда мы с Хосе вышли на плоскую крышу одного домика.

Далеко внизу зажигал вечерние огни огромный Каракас, уже простившийся с солнцем. В соседнем дворике две босоногие девчушки, блестя сережками, танцевали под музыку, доносившуюся из ближайшего бара. У одной на шее вместо украшения болталась на нитке крышка от кока-колы. Рядом, чуть не задевая шевелюру Хосе, тревожно гудели провода высоковольтной линии. Откуда-то слышался смех, пение под гитару. Перекосившись под тяжестью большого жестяного короба с водой, совсем крошечный мальчуган семенил по ступенчатой улочке. Вдоль нее текла вниз грязная зловонная жидкость.

— Вода — наша вечная проблема, — сказал Хосе Исраэль. — Она и благо и горе. Дают ее нерегулярно, часто в ночные часы. Люди ложатся спать, оставляя краны открытыми. Проспишь, баки переполняются, дом заливает. Нашему соседу, технику по ремонту лифтов, как-то после очередного такого наводнения предложили купить в рассрочку скромную квартиру в городе. Но только ежемесячные взносы, не говоря уже о первоначальном, съели бы почти всю его зарплату.

«Предпочитаю жить по колено в воде, чем по уши в долгах»,— ответил он и остался здесь. А вскоре его дом обвалился — подмыла вода. В период дождей оползни сдвигают, рушат целые кварталы...

Мы все здесь вечные строители, вроде муравьев, — продолжал Хосе. — Недавно покосилась вышка электропередачи. Кабель лопнул, упал на дом, убил ребенка, вспыхнул пожар. Но наш район еще рай по сравнению с Канкагуита, что находится по другую сторону горы. Там только начинают наш путь.

— А кто живет здесь?
— Одни, как моя семья, приехали из провинции, бежали от нужды, другие из города — от высокой квартплаты. Есть относительно зажиточные семьи, но подавляющее большинство — низкооплачиваемые рабочие, служащие, техники, много безработных, особенно среди молодежи.

В тупике узкой темной щели светился одинокий кошачий глаз затянутого зеленой тряпкой окна.
— Там собираются курильщики марихуаны. Место, известное властям. В том числе и полиции. Но ее это устраивает. Парадокс? Да нет же. Власти заинтересованы в сохранении такого порядка вещей. Для них куда опаснее, если молодежь будет здоровой, образованной, если будет организованна. Здесь в каждом квартале два-три бара, есть и весьма сомнительные заведения. Но нет ни одной спортивной площадки, где бы могли поиграть дети, или приличного клуба — молодежи собраться...

Дети рождаются и растут в условиях, возникших задолго до их появления на свет. Вдобавок им с пеленок вдалбливают мысль о «неизбежности» именно такого образа жизни. Дети входят в жизнь с подрезанными крыльями. Первые же самостоятельные шаги приносят им тяжелые, порой непоправимые увечья — моральные, психические, идеологические.

Хосе и его друзья решили объявить войну всему, что десятилетиями ослепляло молодежь поселка. Они бросились на штурм казавшейся неприступной высоты. Тогда, несколько лет назад, их были единицы, но они ясно видели цель. Надо было открыть молодым людям глаза на бессмысленность окружающего порядка вещей, вырвать их из цепких щупалец конформизма, апатии, зажечь интересом к новым ценностям.

Ребята открыли свой Центр культуры. Название громкое — весь он размещался в домике Хосе. Библиотечка, журналы, газеты, радиола, пластинки — с этого начали. Но книги, журналы, газеты и пластинки здесь были иными, нежели на прилавках местных лавчонок и в барах. Молодежь потянулась в Центр, как лодки, заблудившиеся в ночном штормовом море, на свет маячка. Здесь, в Центре, юноши и девушки могли вдыхать полной грудью так недостававший свежий, не зараженный перегаром дешевой и низкопробной «массовой культуры» воздух правды и знаний.

Возникновение Центра культуры встретили в поселке по-разному: одни с радостью, видя в нем окно в новый, ранее скрытый и недоступный мир, другие — с опаской, недоверием и даже с нескрываемой ненавистью. Но ребята держались стойко. Популярность Центра росла. Спрос на книги был велик. Искали не только беллетристику. Пришлось срочно создавать раздел политической литературы. Появились книги, советских и кубинских авторов. На них установилась очередь. На вечерах молодежь интересовалась международными событиями, политикой, искала пути ориентации в пестрой гамме позиций многих действующих в Венесуэле левых партий и организаций. Каждый вопрос нуждался в глубоком, убедительном и аргументированном ответе. Справляться своими силами было уже нелегко. Беседы о коммунистической партии, о Советском Союзе, о революционной Кубе стали обычным явлением в Центре. Вскоре ребята создали в поселке футбольную и баскетбольную команды, детские секции при них, свои музыкальные группы. Росла комсомольская ячейка, ее авторитет.

Так день за днем, из месяца в месяц разгорался в поселке чистый огонь маяка, зажженный руками маленькой группы молодых коммунистов. И те, кому он светит, уже никогда не собьются с верного курса. Их лодки уже не будут слепо блуждать в темноте, не сядут на мель, не дадут заманить себя в тупик.

Мы спустились с горы в душный, гудящий Каракас и еще долго бродили по незатихающим улицам. Взгляд то и дело обращался в сторону гор — таких же черных, как и небо над ними. Горы растворяли свои контуры в бесконечности ночного пространства, перемешивали скопления звезд с галактиками огней на склонах. Они уже не казались такими далекими, необычными и непонятными, как в ночь приезда в Каракас. Где-то среди них сверкала теплым, манящим светом знакомая мне маленькая звезда. Звезда оптимизма и надежды.