Человек океана

— И тут во мне сразу что-то щелкнуло, — говорит Жаклин, — это оно: в таком доме должна быть атмосфера.
В этой просторной и старой «финке» — помещичьем доме — с патио и резным балконом, белыми стенами и полом из широких, выщербленных временем досок действительно есть особая атмосфера. Это едва уловимый дух новой Испании — той, где кастильская чопорность незаметно перемешалась с простодушием аборигенов-язычников, где совершали свои небескорыстные подвиги почтенные кабальерос, а бедняки начинали жизнь сначала на неизведанной земле, где бросали якоря потрепанные ветром Атлантики неуклюжие галионы и в портовых кабаках искатели удачи спускали свои заработанные потом и кровью пиастры.

К «финке» примыкает гектар буро-красной земли, которую Хейердады превратили в сад. Тур и Жаклин с удовольствием копаются в саду. У них нет садовника, и дело здесь не в средствах, а в привычке Хейерда-ла к физическому труду. Он ловко орудует киркой, когда выкорчевывает пни, с легкостью таскает тачку, доверху набитую плоскими камнями, и с удовольствием жжет костры из пальмовых веток.

Тур явно принижает свои способности садовода и говорит, что на Тенерифе все легко и быстро растет. Стоит лишь посадить растение в землю и почаще его поливать. На участке Хейердалов растут бананы, манго, авокадо. Есть папирус, вывезенный с берегов Нила. Многочисленные кактусы и ни на что не похожие Канарские растения «табаибы». Дом обступают несколько «драго» — «драконовых» деревьев, которые считаются символом Канарских островов. К «драго» здесь относятся с почтительным трепетом. Наверное, эта традиция идет еще от гуанчей, которые использовали красный, как кровь, сок дерева в медицине и при мумифицировании.

В одной из хозяйственных построек Хейердал оборудовал свой рабочий кабинет и скромную комнату для гостей. Тур не живет затворником на острове. В его кабинет стекаются факсы, письма, приглашения читать лекции и консультировать со всего мира. Разобраться во всей этой бумажной лавине Туру помогает молоденькая девушка-секретарь. Вот и сейчас, во время нашей прогулки по саду, она подлетела к нам со словами: «Тур, только одна подпись!» и, получив ее, взлетела по скрипучей внешней лестнице под крышу бывшего сарая, откуда уже доносился характерный писк факса...

Нам не терпелось отправиться на раскопки пирамид. По дороге Тур рассказал, что во всех начинаниях ему помогает старый друг и меценат Фред Олсон, владеющий крупной корабельной компанией. Для того, чтобы Хейердал мог исследовать пирамиды Гуимара, он просто приобрел долину, где находились древние постройки, потому что муниципалитет собирался проложить через долину шоссе. Он же помог отреставрировать старый монастырь, сгоревший 60 лет назад. В монастыре и новой пристройке Хейердал планирует открыть весной этого года музей связей древних цивилизаций. Почетное место в нем будет отведено точной копии папирусной лодки «Ра» в натуральную величину.

Оказалось, что «долина пирамид», как ее называет Тур, находится в семи минутах езды от его дома. Это большой овраг посреди города, к которому вплотную примыкают двух-трехэтажные дома. Тур без тени кокетства говорит, что не считает открытие пирамид своей заслугой. Дело в том, что эти постройки стоят здесь уже несколько столетий, и жители Гуимара знали о них, но не интересовались ими, а местные ученые никогда не придавали им значения.

После первой разведки Хейердал попытался заинтересовать археологов из университета в Санта-Крусе. Но почтенные коллеги просто отказались приехать, заявив пытливому норвежцу, что они прекрасно осведомлены о постройках в Гуимаре. Но мэтр ошибается, это просто горы камней, которые навалили первые испанские колонисты, когда расчищали поля под посевы. К тому же гуанчи были примитивным народом и ничего внушительного построить не могли. На том с археологами и расстались. Зато приехали астрономы и очень быстро установили, что пирамиды ориентированы строго по солнцу. Обе линии пирамид не параллельны между собой: одна совпадает с линией зимнего солнцестояния, другая — летнего. Такой вот «Канарский Стоунхендж».

Хейердал резво взбегает по каменным ступеням на вершину одной из пирамид, откуда открывается прекрасная панорама и где становится ясен замысел древних строителей.

— Когда я первый раз увидел пирамиды, то сразу стало понятно, что никакого отношения к инопланетянам они не имеют. Их построили гуанчи. Нечто подобное существует в Мексике и в Перу, — говорит Хейердал. — Их можно сравнить с зиккуратами в Древней Месопотамии, подобные насыпные гробницы есть на острове Пантелерия около Сицилии и на Сардинии. Там их называют «сесси» и «нураги».

Все это не случайные совпадения, как, естественно, считает Хейердал, а еще одно доказательство его теории о связях древних цивилизаций, которые возникли благодаря плаваниям на плотах и папирусных лодках.

— Как мы когда-то во время плавания на «Ра», подхваченные мощным и холодным Канарским течением, наблюдали издалека тенерифский пик Тейде, так и наши древние предшественники проходили мимо и, возможно, делали остановку на островах, — добавляет исследователь.

Тур скатывается вниз, и мы, едва выдерживая его темп, вновь оказываемся у подножия пирамиды. Хейердал кладет свою узкую ладонь с длинными пальцами на стену, сложенную из овальных шершавых камней, и говорит, что когда-то здесь были две пирамиды, а потом их объединили в одну. Это ему удалось установить. На террасах были устроены загоны для священных коз, принадлежавших вождю гуанчей. Верховный вождь гуанчей вплоть до прихода испанцев обитал в Туимаре. Здесь, в районе пирамид, он жил зимой, а на лето, по традиции, вместе с домочадцами переезжал в летнюю резиденцию — большую пещеру недалеко от океана.

Сведения о гуанчах весьма разноречивы и разрозненны (См. очерк Н.Непомнящего «Блондины с туманным прошлым» («ВС» №7/96)). Ученые могут оперировать лишь старыми испанскими хрониками и записками монахов-миссионеров, где довольно полно описан обряд посвящения в вожди. Когда умирал или погибал вождь, то передача власти происходила на пирамиде. Могущественный жрец и врачеватель — «фейхан» приносил хранившуюся в кожаном чехле кость предка. Престолонаследник целовал кость, затем ее водружали ему на голову, и новому вождю присягали на верность старейшины и знать. После этого начинались состязания в силе и ловкости и обрядовые танцы. Затем следовал общий пир всего племени. Интересно, что подобный ритуал в точности повторяется у некоторых африканских племен.

Откуда же на Канарских островах появились гуанчи? Как они добрались сюда и куда исчез их флот? У Тура нет своей теории на этот счет, но он уверен, что предки гуанчей приплыли откуда-то из Северной Африки. Возможно, они были потомками древних берберов: недаром же в Марокко, откуда стартовала экспедиция на «Ра», до сих пор не утеряно мастерство постройки тростниковых лодок. Хейердал испытал эти лодки из района Ликсуса и удивился их прекрасным мореходным качествам.

— Ясно, что гуанчи происходили от какой-то высокоразвитой древней цивилизации, — убежден Хейердал. — Я могу с уверенностью сказать, что они не были примитивными рыбаками, которых случайно прибило течением к Канарским островам, как это сегодня иногда пытаются представить некоторые ученые. Течение огибает архипелаг, и для того, чтобы подойти к нему, нужно недюжинное навигационное мастерство. К тому же обычные рыбаки не берут с собой в море каждый раз семена для посевов, коз, домашних животных и своих женщин и детей. Острова не случайно, а сознательно заселялись людьми с соседнего материка. Если нам на «Ра» удалось за 57 дней, пусть даже не с первой попытки, дойти из Африки до Америки, то почему этого не могли сделать древние?

Тур развивает свою теорию, попутно подсказывая нам, где лучшая точка съемки, когда пирамиды лучше освещены. Как всякий «профи», во время съемки он держится за камерой и не «перекрывает» ее, но стоит ему заметить, что камера направлена на него, как он немедленно реагирует и начинает делать именно то, о чем бы его хотел попросить режиссер. Теперь я понимаю, почему его фильм о плавании на «Кон-Тики» получил полвека назад премию «Оскар».

Мы осторожно идем вверх по склону оврага. Из-под ног предательски выкатываются коварные камешки. Тур не обращает на них никакого внимания и продолжает говорить, словно наш разговор не прерывался:
— Они приплыли на тростниковых лодках, и это во многом объясняет тот факт, что у гуанчей не было никаких лодок к тому времени, когда здесь появились испанцы. Они забыли искусство предков, потому что здесь нет такого тростника. Но, думаю, у них были какие-то плоты: культура на островах развивалась не изолированно, хотя и носила на каждом острове свой, уникальный характер.

Пора обедать, — вскоре заявил Тур, и мы отправились в его любимый ресторанчик на берегу океана.
Гуимар — городок районного масштаба, во всем районе едва наберется 14 тысяч человек, но, по островным понятиям, это — вполне прилично. А сам городок разделен на две части — собственно Гуимар, который расположен ближе к горам, и «пуэртито де Гуимар» — «Гуимарский портик». Это действительно не порт, а портик — небольшой пляж с рыбацкими лодками, трех-четырехэтажные дома, несколько магазинов и ресторанчик с видом на океан. Тур и Жаклин часто сюда приходят, любят это место. Хозяин заведения тоже им рад — во всяком случае, интерьер ресторанчика украшает портрет Хейердалов.

Испанский обед всегда напоминает мне затяжной прыжок с парашютом. Кажется, пора уже дергать за кольцо и вставать из-за стола, а это всего лишь перемена блюд. И наконец, вместо спасительного хлопка парашюта и замедления полета у самой земли — несут десерт, кофе и коньяки, которые испанцы почему-то любят называть именами своих славных монархов. Похоже, Хейердал в своей новой испанской жизни полностью усвоил добрую местную традицию: многочасовые обеды с разговорами. Блюда, которые заказывал Тур по своему усмотрению с нашего общего согласия, были обильно сдобрены его рассказами, больше похожими на байки старых моряков.

Рассказ первый. Салат из авокадо, или Как русские спасли жизнь Хейердалу.
— Вместе с другими иностранцами я прошел спецподготовку парашютиста-диверсанта в Англии. До сих пор не знаю, где был расположен тот старый замок и как он назвался. Помню лишь его кодовый номер — «52». Нас учили, как с помощью приемов джиу-джитсу и ножа убивать людей, как минировать дороги и мосты, как нападать на посты и работать с передатчиком. Мне все это было глубоко противно, и втайне я надеялся, что эту «науку» не придется применять на практике. Так оно и вышло.

В 1944 году, после того как Красная армия освободила Киркенес в Норвегии, меня, в составе группы радистов, направили в Финмарк — самую северную область Норвегии. Попасть туда можно было лишь с конвоем кораблей союзников через Мурманск. В эти дни мне как раз присвоили очередное звание — «фендрик» (фендрик — младший офицерский чин в норвежской армии). На русском грузовике без ветрового стекла, зимой, я добрался до норвежского штаба в Киркенесе. Рождество встретил на родной земле.

И тут приходит приказ советского командования — мне надлежит срочно возвращаться в Лондон, потому что моей фамилии нет в списке личного состава. Мы отвечаем, что я есть в дополнительном списке и что офицеров в отряде не хватает. Русские неумолимы и настаивают, что у них есть сержант Тур Хейердал, а вот офицера Хейердала нет. Нужно вернуться в Лондон и выправить документы. Меня отозвали с передовой. Уже вернувшись с фронта, я узнал, что большая часть моего отряда была уничтожена, остальные попали к немцам в плен. Так русские спасли мне жизнь.

Обратно в Киркенес я попал только через четыре месяца, в апреле 1945 года. Первым, кого я увидел, был тот самый русский майор, который меня — фендрика Хейердала, проявив незаурядную бдительность, отправил выправлять бумаги в Лондон. Он был очень рад меня видеть, а еще больше — что бумаги оказались в порядке.

Рассказ второй. Суп из мидий и моллюсков, или Как Никита Хрущев потчевал Хейердала черной икрой.
— Было это, кажется, в 1955 году. Советский лидер приехал в Норвегию, и в программе визита стояло посещение Музея «Кон-Тики». На это мероприятие выделили 30 минут. Но Хрущев все расспрашивал и расспрашивал меня о самых разных вещах. Официальные лица явно нервничали. Прошло два часа. График визита был безнадежно сорван. Наконец Хрущев заявил: «Я хотел бы отправиться с вами в вашу следующую экспедицию!» Говорил он это совершенно серьезно. А что я мог ответить? Я сказал: «Хорошо, а что вы умеете делать?» Хрущев не смутился и сказал: «Я могу быть коком, умею примус разводить». «Ну хорошо, если вы захватите с собой черную икру, то я принимаю вас в члены нашей команды», — отшутился я. Хрущев не забыл о нашем шутливом разговоре, и через некоторое время я получил посылку из Советского Союза: в ней была икра и водка. Икры было столько, что мы позвали всех наших знакомых и ели ее столовыми ложками, запивая отменной водкой.

Рассказ третий. Тушеный канарский кролик с печеной картошкой под соусом «салмо-рехо», или Как Хейердал нашел Сенкевича.
— В команде «Кон-Тики» было много норвежцев команды были не только разного цвета кожи, но и разных политических взглядов, даже антагонисты. Например, антикоммунист американец и советский коммунист. Я написал письмо академику Келдышу и просил подобрать в наш интернациональный экипаж советского человека, который отвечал бы трем условиям: во-первых, чтобы он был врачом, потому что нам нужен был врач, во-вторых, чтобы он умел говорить по-английски, потому что этот язык стал общим языком общения команды, в-третьих, чтобы у него было чувство юмора, потому что несколько месяцев кряду проторчать посреди океана на тростниковой лодке — для этого нужна бездна юмора и масса выдержки. О том, что пришлют военного, я не знал. Юрий мне сам сказал, что он военный. А мне было наплевать — военный он или нет. Главное, что он отлично соответствовал всем трем условиям...

Когда наконец смена блюд закончилась и мы перешли к кофе и испанским монархам «Карлосам» в красивых бутылках, солнце заметно переместилось к горизонту. Тур обвел довольным взглядом нашу компанию, слегка разомлевшую от домашней обстановки, обильной еды и рассказов, доел мороженое и сказал:
— Тенерифе приезжие представляют как бесконечную череду пляжей, баров, ресторанов, гостиниц и казино. Переубеждать их никто не собирается, но, в действительности, Тенерифе — это материк в миниатюре. Это чудом сохранившийся с доисторических времен заповедник. Завтра же и начнем знакомство с островом. Прихватите с собой что-нибудь теплое: наверху может быть прохладно.

Завтра наступило очень скоро. Еще затемно мы выехали из отеля и бросились наперегонки с рассветом. Сорок минут езды по скоростной трассе, опоясывающей остров, — и мы въезжаем в зеленые ворота «финки» Хейердалов. Тур и Жаклин одеты по-походному и ждут нас. Мы отправляемся на двух машинах. Впереди — юркая темно-изумрудная «хонда» Хейердалов, сзади — наш приземистый «вэн». За рулем первой машины — Жаклин. Тур за всю свою долгую жизнь так и не научился управлять автомобилем. В этом он остался верен принципам «цивилизованного дикаря», когда еще в середине 30-х годов отправился в поисках рая на Маркизские острова со своей первой женой Лив, не взяв с собой ничего, что накопила к тому времени западная цивилизация.

Наш небольшой караван быстро поднимается в горы. Всего полчаса — и тропическая растительность, яркое солнце, загорелые тела туристов на пляже кажутся картинками из другого мира. Здесь — ранняя осень. Свежий ветерок и мягкий ковер из красно-желтых сосновых иголок длиной в палец.
— Это необычные сосны, — поясняет Тур. — Они приспособились к соседству вулкана и легко реагируют на перепады температур. Они сбрасывают иголки — как листья, но быстро восстанавливаются.

Именно эти сосны два столетия назад поразили воображение профессора Ламанона из экспедиции Лаперуза, плывшей на «Буссоли» и «Астролябии». Пожилому профессору со спутниками понадобилось два дня тяжелого восхождения, чтобы добраться до этих мест. Нам — немного больше часа.

Все вокруг говорило о том, что мы приближаемся к Тейде. Солнце куда-то исчезло. Склоны ущелий усыпаны вулканическим шлаком. Сквозь него кое-где пробиваются одинокие сосны. Клубится густой туман. Холодно. Кутаемся в свитера и куртки. Машины идут с зажженными фарами. В разрывах быстро несущихся облаков виднеется голубое небо. Оно так близко.

Поднимаемся еще выше. Ощущение угрюмой осени окончательно овладевает нами. Едем в сплошном молоке плотного тумана. И вдруг, совсем того не ожидая, вырываемся из этой почти осязаемой пелены. Перед нами — залитая солнцем долина. Далеко впереди виден конус Тейде.

Дорога петляет между пологих гор. На одной из них белеет фантастическое здание — астрофизическая обсерватория. Время от времени ее накрывают рваные облака, и тогда она на миг исчезает, как призрак. Воздух чист и прозрачен. Я думаю о том, что когда с февраля по апрель здесь выпадает снег и ночью все залито лунным светом, и властвует тишина, — до звезд, наверно, можно дотянуться рукой...

Словно прочитав мои мысли, Жаклин вдруг говорит, оторвав взгляд от дороги:
— Мы очень любим это место. Когда хочется снега, то приезжаем сюда зимой — наши друзья работают в обсерватории, и мы остаемся погостить у них на несколько дней.
«Когда хочется снега...» — эта фраза застревает у меня в памяти. Я буду часто вспоминать ее слякотной московской зимой...

Еще один подъем, и мы въезжаем в плоскую долину — это знаменитый кратер Тейде, как говорят, один из самых больших в мире. На километры вокруг простираются каменные торосы застывшей лавы, красно-бурые, как засохшая кровь, скалы и сморщенные поля черного битума. Застывшая тысячелетия назад дикая пляска лавы, вырвавшейся из нутра планеты... Пожалуй, для того, чтобы описать кратер Тейде, стоит повторить слова Отто Коцебу, который в 20-е годы прошлого века во время своего кругосветного путешествия посетил Тенерифе: «Тот, кому хватит смелости добраться до кратера, будет вознагражден одним из прекраснейших зрелищ, какие только бывают на свете. Перед ним раскинутся, как на ладони, все прелестные ландшафты Тенериффы...» Правда, как утверждают злые языки, сам Коцебу на пик Тейде так и не взобрался.

Погода в кратере крайне переменчива. Быструю смену ее настроений мы испытали на себе. Едва отсняли долину, как вокруг Те-нсрифского пика закружились грозовые облака, солнце моментально исчезло, заморосил дождь, вскоре превратившийся в град.

Мы устремились вниз — к океану. Почему-то хотелось поскорее вырваться из этого мрачного царства. Недаром гуанчи считали эти места обиталищем темных сил. Здесь никто не селился, лишь редкие пастухи пригоняли своих коз. Легенда гласит, что на склонах Тенерифского пика сохранились таинственные надписи гуанчей. Последующие поколения обитателей Тенерифе считали их печатью дьявола и всячески избегали. Впрочем, профессор Ламанон утверждал, что видел их во время своего восхождения. На мой вопрос о надписях Тур как-то неопределенно пожат плечами и ничего не ответил.

Гарачико — небольшой город на северо-западной оконечности Тенерифе. Со всех сторон городок, прижатый к самой воде, обступают черные вулканические склоны. Гарачико известен вулканологам всего мира: это — Канарские Помпеи. Сегодня в городке едва наберется шесть тысяч жителей. А лет триста назад это был богатый и славный город-порт, перевалочный пункт между Старым и Новым Светом, поставлявший в Европу сахар, бананы и вино.

Тур выбирает живописную площадку, нависшую над городом, и рассказывает:
— Извержение началось в 1706 году. Потоки лавы обрушились на город. Куски раскаленной породы, словно ядра, падали сверху на дома, корабли и людей. Это был ужас. Корабль, стоявший на рейде, сразу же затонул. Люди пытались бежать, но бежать было некуда — сзади вулкан, впереди — океан...

Тур повернулся и указал на необычный памятник: человек, с огромной дырой вместо сердца, рвется вперся, теряя чемоданы. Это памятник жителям Гарачико, покинувшим его навсегда после трагедии.

История Гарачико довольно поучительна. Новый город быстро отстроился на месте старого. Он стоит на подушке лавы. Несколько идальго, владевших землями вокруг Гарачико, искренне надеялись, что город быстро придет в себя и их доходы от торговли не пострадают. Но судьба распорядилась иначе — город так и не оправился от потрясения и превратился в захолустный городок испанской провинции с несколькими уцелевшими историческими памятниками: замком, монастырем, церковью и узкими улочками. Именно они, а также естественные бассейны в лаве с океанской водой, устроенные в 60-е годы предприимчивым англичанином, привлекают в Гарачико не только иностранцев, но и самих испанцев с материка. Тур задумчиво посмотрел на город вниз и тихо, словно про себя, добавил:

— Это извержение не было последним. Еще одно произошло в 1905 году недалеко от нашего Гуимара. До сих пор в недрах земли под островом наблюдается некоторая активность. Но, кажется, никто об этом даже не задумывается. Все веселы и счастливы и. не вспоминают об опасностях, как это и свойственно людям.

Мы снова пустились в путь. Дорога поднималась в гору вдоль берега океана, время от времени скрываясь в туннелях. На открытых участках, на обочине, а то и на проезжей части, лежали сорвавшиеся откуда-то глыбы. Похоже, они столь же непредсказуемы, как и извержения. Наконец мы добираемся до крайней западной точки острова — мыса Тено. Здесь дорога обрывается прямо в океан. Место довольно пустынное: утесы, вздымающиеся из океана, черные скалы, похожие на угольные терриконы, маяк. Какой-то любитель одиночества построил себе здесь виллу с плоской крышей и огромным окном во весь фасад с видом на океан.

Все вокруг залито мягким предвечерним светом. Тур выглядит таким же свежим и бодрым, как и утром. Он устраивается на острых камнях и отвечает на вопрос, который давно у нас языке:
— Нет, у меня нет планов новой экспедиции, но я вновь отправляюсь на остров Пасхи. Кэтьен Мюньес — это испанский ученый, любитель приключений и большой знаток практики древнего мореплавания, — собирается плыть с острова Пасхи в Японию на тростниковом корабле. Его строят те же люди — Паолино и компания, которые строили для нас «Ра» и «Тигрис». Это огромный корабль — он размером с каравеллу Колумба, а сделан на основании того петроглифа, что я когда-то нашел на острове Пасхи. Я уверен — у них все получится. И мне обязательно нужно быть с ними — Мюньес сумел соединить воедино на практике несколько моих теорий и гипотез.

Я отошел немного в сторону и посмотрел на Тура. В своей панаме-сафари, свободной рубашке цвета хаки он мне кого-то очень напоминал. Через какое-то время я сообразил — Бинг Кросби! Еще один человек-легенда. Та же живость, та же мягкая улыбка и открытый взгляд холодных глаз. Но для Кросби вся жизнь заключалась в сцене, в людях, которые толпились вокруг, в надежде, что его песни делают кого-то чуточку счастливее. Для Тура — сцена, где он разыграл свою жизнь, — это океан. Это место борьбы, самоутверждения и становления характера. Это то, откуда он вышел и где растворится, когда пробьет его час. Он стал частицей того, что всегда было главным в его жизни.

Глядя на Тура в этот предвечерний час, я вспоминал как он танцевал в наш первый совместный вечер на Тенерифе. Не без восхищения и легкой зависти смотрел я, как легко танцует этот старый мореход в окружении Канарских девушек в кокетливо заломленных набок плоских, словно шлем Дон Кихота, соломенных шляпках, и настойчиво пытался объяснить себе — в чем секрет его молодости? Может, в том, что он один из последних свидетелей ушедшей эпохи, когда еще не все на земле было открыто, пронумеровано, оценено и занесено в компьютер, той эпохи, когда мореходы, пилоты и исследователи слыли героями, ими восхищались, им подражали, и никто не интересовался, сколько они зарабатывают? А может, все гораздо проще: всю жизнь Тур занимался любимым делом, был и остается «цивилизованным дикарем», а значит, всегда жил по совести, повинуясь лишь своему внутреннему голосу. Я так и не нашел ответа на свой вопрос. Вряд ли его знает даже сам Хейердал.