Ущелье добрых встреч

В ущелье дул пронизывающий ветер. Скрип сгибающихся под его напором деревьев сливался с рокотом горной реки. Только что прошел необычной силы ливень, и обвальный обходчик Григорий Лацабидзе торопился. Наклонив голову, согнувшись навстречу ветру, он упрямо шел по шпалам, фонарем высвечивая перед собой узкую полоску железной дороги. Вдруг какой-то посторонний звук остановил его.

 

 

Он прислушался: будто на деревянный пол высыпали мешок гороху. Потом послышался глухой гул, скрежет, и снова что-то посыпалось. Григорий, откинув капюшон, посмотрел вверх. Каменная стена ущелья далеко уходила в темноту ночи, фонарь доставал своим лучом ближайшие торчащие из скального обрыва каменные выступы. Лацабидзе снова ускорил шаг, потом, словно его подхлестнула тревожная мысль, бросился бежать. И тут он чуть было не налетел на здоровенный камень. Остановился, стал водить по сторонам фонариком. Камни, побольше и поменьше, валялись повсюду: справа, слева, впереди — на полотне железной дороги. Отвернув рукав брезентового плаща, Григорий глянул на светящийся циферблат: времени до прохода поезда оставалось всего ничего...

Он перекрыл фонарь красным стеклом и, спотыкаясь об острые обломки скал, заспешил навстречу поезду.

Когда помощник машиниста спрыгнул с лесенки замершего электровоза и, подгоняемый ветром, зашагал в темноту, на красный огонь, навстречу Григорию Лацабидзе, до каменной осыпи, преградившей дорогу поезду, еще оставалось около двухсот метров...

Этот случай я вспомнил, когда мы сидели со скалолазом Георгием Беридзе в будке на обвальном посту и пили чай. Он только что спустился с гор и чувствовал себя несколько скованно: мышцы еще не расслаблены, неестественно осторожными казались его движения.

Пока мы знакомились Друг с другом, осваивались, я сидел и слушал, нет, буквально осязал скрывающуюся в глубине ущелья многоголосую Куру. Местные жители называют Боржомское ущелье «Грузинской Сибирью»... И неспроста: зимой вдоль неширокого каменного коридора дуют свирепые ветры, принося огромные массы снега. Многометровые отложения его тают в расщелинах и на склонах гор лишь поздней весной, когда совсем рядом, в широкой долине между городами Хашури и Тбилиси, уже вовсю расцветают сады.

Повторяя все изгибы Куры, бегут, прижимаясь к каменному обрыву, отполированные поездами блестящие рельсы; с одной стороны — обрыв в пропасть, в русло реки, с другой — почти вплотную к полотну отвесная скала, рассекаемая белесо-рыжими полосами и пятнами щебеночных осыпей, пучками редкой пожухлой травы и зеленеющими ветвями низкорослого кустарника, кое-где торчащими из трещин.

Георгий Беридзе с явным наслаждением отхлебывает из керамической кружки горячий темно-коричневый чай. Кружку ставит на дощатый стол так, как будто сделана она из «елочного» стекла — вот-вот рассыплется на тончайшие скорлупки.

— На гадюку нарвался, — говорит Георгий, шевеля пальцами, словно разминая их. — Схватился за выступ — надо было подтянуться и перебраться в сторону, на новое место, а она тут как тут — сантиметрах в десяти. Голову подняла, на пальцы смотрит. А я только на руках и держусь, под ногами опоры нет. Смотрю: что будет дальше? Сам же ногами по скале еложу — опору нащупываю. Наконец нашел. И только тогда убрал руку...

— И часто вы со змеями встречаетесь? — поинтересовался я, все еще удивляясь его простому рассказу о непростых вещах.
— Видим их нередко, но они обычно сразу же уползают в ближайшую расщелину. А эта какая-то ленивая попалась. Может, и за руку-то не цапнула, поленилась. У нас в горах всякой твари по паре,— продолжает Беридзе, чувствуя мой интерес к рассказу. — Как-то раз стою на страховке на вершине скалы. Страховочный канат через плечо пропускаю, крепко держу. Внизу мой друг висит — камни обирает. Меняемся поочередно: три часа на откосе и столько же на страховке. Вдруг прыгает мне на руку что-то живое, зеленое. От неожиданности руку разжал, веревка ушла вниз: с метр, наверное, потравилась. Опомнился — вцепился в канат мертвой хваткой. А друг мой снизу сигнал подъема подает. Вытянул я его, вижу, лицо у парня как бумага белая. Думал он, веревка оборвалась — конец, пришел.
— Что же это тебя испугало? — спрашиваю.
— Как это по-русски?.. А-а, ящерица, вот что! Их много, и они совсем безобидные. И не боюсь я их вовсе, оплошал-то от неожиданности.
— А бывало так, чтобы веревка на самом деле обрывалась?
— Нет, такого не было. Мы когда на смену заступаем, растягиваем веревку и каждый сантиметр руками проверяем: не перебита ли, не протерлась ли. Раз в три месяца веревки исследуют на крепость в специальной лаборатории.
— Не страшно по горам лазить, Георгий?
— Почему страшно? Это моя работа! — Георгий снимает с головы забытую пластмассовую каску и пятерней разглаживает слипшиеся от пота черные волосы.

...Много в нашей стране железных дорог, проходящих у подошв крутых и обрывистых горных склонов. Есть такие участки на Кавказе, Урале, Алтае, в Забайкалье, в других регионах. За скальными косогорами нужен глаз да глаз. Неустойчивые каменные блоки под действием выветривания, при затяжных дождях, во время таяния снега или при землетрясениях могут сорваться со своего места и обрушиться на железнодорожное полотно. А если в это время идет поезд?.. Катастрофы не миновать! Вот потому-то на горных участках железных дорог созданы специальные бригады скалолазов во главе с обвальными мастерами. Их задача — выявлять слабо держащиеся блоки каменных пород и удалять их еще до того, как они потеряют свою устойчивость и стихийно скатятся вниз.

Там, где камнепады чересчур обильны и часты или над железной дорогой зимой нависают тысячетонные снежные карнизы, скалолазам, конечно, не справиться. Там строят специальные инженерные сооружения — галереи. Толстая бетонная крыша, опирающаяся на крепкие бетонные ноги, тянется у подножия откоса и надежно защищает путь от разрушения скальными обломками и снежными обвалами.

Грозят железной дороге и сели — грязекаменные потоки, сползающие по горным склонам после ливневых дождей. В тех местах, где сель может попасть на железнодорожное полотно, строят железобетонное ложе с раструбами по концам — селеспуск. Селеспуск улавливает поток и безопасно переправляет его через путь.

И наконец, в местах регулярных осыпей выкалывают улавливающие рвы, насыпают заградительные валы, строят стенки с пазухами, обращенными к горе.

На опасных участках круглые сутки, по графику, обвальные обходчики — такие, как Григорий Лацабидзе, следят за дорогой. И случись где-нибудь обвал, обходчик оградит сигналами опасное место и остановит приближающийся к нему поезд.

...Мы лезем с Георгием Беридзе на гору по узкой тропинке — карнизу. Именно лезем, потому что сплошь и рядом приходится карабкаться почти на четвереньках, хватаясь за все, за что только можно уцепиться.

Останавливаемся на небольшой площадке, метрах в тридцати над рельсами. Идти дальше нет у меня ни сил, ни дыхания. Слева от этого пятачка — большой выступающий камень, пудов этак на пятьдесят, окаймленный фигурными трещинами.
— Старый знакомый, — говорит Георгий. — Давно за ним слежу. Вот и маяк поставил.

На трещине, отделяющей камень от плотного массива скалы, серая цементная нашлепка — так называемый маяк. Он цел. Значит, камень пока прочно сидит в своем природном гнезде и попытки выбраться из него не делает. Коли маяк треснет, значит, была подвижка. Тогда камень надо ставить под особый контроль. Но прежде его надо покачать ломиком. Вдруг уже «созрел»?

— Когда мы по ежемесячному графику обследуем склоны, — продолжает Георгий, — все слабые элементы скалы маркируем белой краской. Делим их на «опасные» и «особо опасные». Видишь, вон там, метров на двадцать выше нас, маленький белый крест. Это опасный камень. — И Георгий протягивает мне бинокль. — Особо опасные метим двумя крестами. Или сразу же их сбрасываем.
— Как же вы их выковыриваете?
— Сейчас покажу.

Георгий ловко и уверенно карабкается выше к камню, отмеченному белой краской. Его ботинки с триконями на подошве впиваются в скальный карниз. Вот он уже у камня. Задрав голову, слежу за его действиями, прикрывая бинокль от слепящих лучей солнца.

Вижу, как Георгий нащупывает широко расставленными ногами надежную точку опоры, берет привязанный к поясу легкий, но прочный ломик из специального сплава. Он действует ломиком, засовывая его то в одну, то в другую трещину, пытаясь раскачать, поддеть глыбу.

И вот камень с треском выскакивает из своего гнезда, срывается вниз, ударяясь о скальные выступы и подпрыгивая, как мячик. Оттолкнувшись от гранитного карниза, нависшего над путем, обломок шлепается прямо в Куру, поднимая мириады брызг.

Пока я следил за полетом камня, Георгий спустился на пятачок.
— Послушай, Георгий, а вдруг внизу, когда ты камень сбрасывал, человек оказался бы? Или поезд шел? Ведь камень мог упасть и не в Куру, а на путь!
— За кого ты меня принимаешь, дорогой! Разве я правил не знаю? Вон, рядом, в ста метрах, бригада скалолазов работает. Значит, внизу ограждение стоит — люди специальные — сигналисты. Они никого не подпустят, а если поезд пойдет, сигнал подадут. А перед поездом путь проверят непременно — не остались ли камни на рельсах. Все предусмотрено!

И вправду: вскоре из-за крутого поворота послышался пронзительный звук сигнального рожка. Это подал голос невидимый отсюда, сверху, ограждающий. Через несколько минут далеко под нами проскочила серая крыша электровоза с прижатыми к проводу токосъемниками, и один за другим быстро замелькали вагоны.

— Ну а если большой скальный блок надо спустить? Разве его ломиком раскачаешь?
— Когда порода крепкая или скала очень большая, мы ее взрываем. Вернее, не мы, а на то особые взрывники есть...

Пытаюсь по той же узкой тропинке спуститься вниз. Не тут-то было. Щебень выскальзывает из-под ботинок — того и гляди сорвешься. Голова кружится от высоты...

Георгий смеется и бросает мне конец веревки:
— Не бойся, генацвале, страховать буду.

Обвязываюсь веревкой вокруг пояса и спускаюсь уже увереннее. Георгий, широко раздвинув ноги, стоит на нашем пятачке и, пропустив канат через плечо, понемногу стравливает его.

Удивительное состояние испытываешь, опустившись на землю: тело как будто лишилось костей — одни жилы остались.

В будке обвального поста нас четверо. Обвальный обходчик Ваак Симонян, бывший скалолаз. Приехавший со мной из Тбилиси Роберт Девдариани — еще молодой, но совершенно седой начальник инженерно-геологической базы Закавказской железной дороги. И Георгий Беридзе.
— Вас, скалолазов, кто-нибудь учит? — спрашиваю Георгия.
— Как же! Лучшие альпинисты Грузии.
— Мы договорились с председателем альпклуба Грузинской ССР заслуженным мастером спорта СССР Дмитрием Оболадзе, — обстоятельно отвечает на мой вопрос Девдариани, — чтобы клуб взял шефство над нашими «железнодорожными альпинистами».

Составили учебную программу. Клуб выделил опытных инструкторов. Со всей дороги привезли в Тбилиси кандидатов в скалолазы. Учили в Тбилисском ботаническом саду, там есть десятиметровая отвесная скальная стена, своеобразный скалодром. А еще там есть труба...

И Девдариани рассказал, что в каньоне Тбилисского ботанического сада через бурлящую речку переброшена газопроводная труба длиной около сорока метров и диаметром в полметра. Внизу, под трубой, подвесили незаметную сверху предохранительную сетку. Собрали новичков, выдали им тапочки на резиновой подошве. Первым, показывая пример, по трубе пошел Девдариани — сам кандидат в мастера спорта, побывавший на многих горных вершинах. За ним — кто посмелее. Иные заколебались, стали пропускать вне очереди других. Некоторые, глянув вниз, и вовсе не рискнули. Так произошел первый отбор. В конце концов из тридцати пяти кандидатов нынешнего набора скалолазами стали двадцать два.

— Пойдем посмотрим, как целый массив сбрасывать будут, — предлагает Беридзе. — Тот состав, что под нами прошел, когда мы на скале стояли, последний. За ним — «окно».

«Окном» на железной дороге называют специально запланированный перерыв в графике движения поездов.

Застаем бригаду путейцев за необычным делом. Люди таскают старые шпалы и бревна и рядами укладывают их на рельсы, скрепляя железными скобами. Наконец плотный настил метрах на сорока готов. По сигналу обвального мастера Ильи Блиадзе все уходят далеко за его пределы. Блиадзе крутит ручку полевого телефона и кричит что-то в трубку. Телефонный провод тянется вверх по отвесной скале...

И вдруг гремит гулкий взрыв, срывая с окружающих гор громоподобное эхо. Глыбы, глыбищи, камни, щебенка в дымном шлейфе пыли, сопровождаемые шуршащей массой песка и гравия, летят на бревенчатый настил, подскакивают, ухают в воды Куры, рассыпаются в стороны. Камнепад продолжается несколько минут — и все затихает.

Массив «спущен», но никто на путь не выходит, ибо на высоте принимаются за работу скалолазы. После взрыва, как и говорил мне Георгий, они должны произвести оборку — удалить неустойчивые камни.

Звонит телефон. Илья Блиадзе подбегает к нему, слушает и, приложив к губам короткий, отливающий черным лаком рожок, подает продолжительный сигнал. Это означает, что скалолазы работу окончили.

Взревели бульдозеры. И пошли расчищать настил. Люди тоже вооружились ломами и лопатами. Торопятся, убирая камни и песок с настила, поскольку время «окна» не безгранично. Электрики катят по рельсам двухосную тележку-лейтер с оборудованной на высоте площадкой с перильным ограждением. На площадке — двое с инструментами. Восстанавливают снятый заранее контактный провод. (А я и не заметил, что провода-то нет — так был поглощен тем, что делается на полотне дороги.)

Минут через тридцать раздается громкий длинный гудок сигнального рожка. «Окно» окончилось. Путь свободен.
— Был несколько лет назад такой случай, — вспоминает Блиадзе. — Здесь же, в Боржомском ущелье, скалолазы обнаружили крупную деформацию косогора. Прикинули: обрушить надо двадцать тысяч кубометров камня! Что делать? Послали депешу в Министерство путей сообщений. Оттуда ответ: в связи с исключительным положением разрешаем закрыть перегон на пять суток. Пять суток! Это и много, если учесть, что движение поездов на линии будет остановлено, и мало, если принять в расчет объем работ...

Вдоль неустойчивого массива тянулась глубокая продольная трещина. Решили ее использовать. Заложили минные камеры, набили их аммонитом. Провели электровзрывную сеть к каждому электродетонатору. На ста пятидесяти метрах путь разобрали, увезли рельсы и шпалы, демонтировали мачты контактной сети и один светофор.

Когда все подготовили, людей вывели из опасной зоны и оцепили местность. Непрерывно в течение десяти минут рожки и гудки локомотивов оповещали всех об опасности.

И вот начальник взрыва по телефону сообщил разрешающий пароль. Крутанули рукоятку взрывной машинки — и что тут стало! Гора словно раскололась. Потемнело, хотя дело было средь бела дня. А потом вся эта черная масса рухнула в ущелье, целиком загромоздив склон косогора от реки Куры до подножия скального карниза... На месте разобранного пути вырос шестиметровый слой обломков. Некоторые камни имели объем до тридцати кубометров. Ох и досталось же нам!

Привезли тросы, блоки и давай паровозом стаскивать эти глыбы в Куру. Экскаваторы трудились, бульдозеры. А на самой высоте скалолазы висели. День и ночь из ущелья мы не выходили, но открыли движение поездов через четверо с половиной суток.
— Обошлись без непредвиденных происшествий?
— Без происшествий. Если не считать, что окрестным жителям потом пришлось раздать несколько ящиков оконного стекла. До взрыва мы ходили по домам, просили, чтобы люди окна пооткрывали. Они открыли, но стекла все равно вылетели. Очень мощный взрыв был.

Мы едем с Робертом Девдариани из Хашури в Зестафони на локомотиве грузового поезда. И снова видим на пути людей. Они смотрят куда-то вверх, один из них что-то говорит в микрофон портативной рации с тонким прутиком антенны.
— И здесь скалолазы работают, — поясняет Девдариани. — Один на обрыве висит, его нам не видно, у него тоже есть рация. Руководитель снизу командует по радио, куда скалолазу надо передвинуться, какой камень прощупать...
— Скажите, Роберт Семенович, — допытываюсь я у Девдариани, — какими, на ваш взгляд, первейшими качествами должен обладать скалолаз?
— Всеми, что и альпинист, — подумав, ответил он и добавил: — Но скалолаз в ответе не только за себя и своих товарищей...