Вторая жизнь Карадага

В ту декабрьскую ночь

Вопреки уверениям путеводителей по Крыму, что сентябрь в Коктебеле солнечный и сухой, а осеннее море ласковее летнего, погода, словно назло их составителям, решила вычеркнуть бархатный сезон из своего календаря. Озябнув под резкими порывами холодного ветра, ссутулившаяся громада Святой горы каждый день с утра куталась в тяжелый плащ густо-серых облаков, предвещая ненастье.

Накануне я намечал полазать с Виктором Нестеренко, егерем Карадагского заповедника, по Кок-Кая, Магнитному хребту, Хоба-Тепе и Карагачу.

Эти скалистые гряды носят общее название Берегового хребта и вместе со Святой горой образуют Карадаг, единственный в европейской части СССР вулканический массив юрского периода. Однако, взглянув утром в окно на клочья сизой ваты, зацепившиеся за пики и зазубрины черных скал, понял, что поход придется отложить: в кедах, моей единственной «альпинистской» обуви, по горным тропинкам и каменистым осыпям в такую погоду не пройдешь.

 

 

Чтобы день не пропал даром, я решил сходить на «Верблюда», двугорбый холм Эгер-Обаг отделяющий Планерское от долины реки Арматлук, на западном склоне которого похоронены погибшие во время фашистской оккупации коктебельские стахановцы.

Время приближалось к обеду. Изрядно промокший и продрогший, скользя по поросшему редкой щетиной травы склону, я спускался в седловину «Верблюда». Конечно, можно было вернуться и по нахоженной тропинке, но меня заинтересовал какой-то чудак, который уже третий час, не разгибаясь, копал там одну ямку за другой. Если бы дело происходило в Сибири, я бы решил, что это старатель бьет шурфы. Однако, хотя Карадаг и насчитывает более трехсот видов минералов, в том числе розовый агат, лимонный цитрин, светло-фиолетовый аметист, красный сердолик, зеленую яшму, льдистый горный хрусталь, геологи ручаются, что золота в его окрестностях нет. Но не будет же человек просто так, за здорово живешь, долбить каменистую землю!

Когда я подошел поближе, мужчина, стоя по колено в узкой яме, извлек оттуда продолговатый предмет и принялся осторожно скалывать ножом облепившую его окаменевшую глину. Вскоре можно было разглядеть, что это унитарный патрон от легкого зенитного орудия.

— Никогда бы не подумал, что возле Коктебеля есть месторождение ...снарядов от «эрликонов». Как он сюда попал? — Находка была настолько неожиданной, что я не смог сдержать удивления.
— Во время войны здесь стояла немецкая зенитная батарея.

— Но почему именно здесь? До поселка отсюда слишком далеко, а эти две кочки, по-моему, отнюдь не господствующие высоты...

Мужчина бережно положил снаряд на землю, выпрыгнул из ямы, и, отряхнув ладони, протянул руку:

— Будем знакомы, Рюрик Михайлович.

Я назвал себя.
— Если располагаете временем, покажу, для чего здесь стояли «эрликоны».

Когда мы оказались на южной вершине Эгер-Оба, он остановился и показал рукой вниз:

— Что вы там видите?

На первый взгляд пологий склон, покрытый чахлой травой и редкими кустарниками, ни о чем не говорил. Лишь приглядевшись повнимательнее, я различил у подошвы какие-то размытые полукружья, похожие на давно заброшенные грядки

— Неужели там были орудийные дворики?

— А вы молодец, не забыли, чему учили в армии,— похвалил Рюрик Михайлович.— О Коктебельском десанте, конечно, слышали?

Вопрос не требовал ответа, поскольку каждый, кто приезжает в Планерское, в первый же день видит на набережной перед пансионатом «Голубой залив» памятник участникам героического десанта: четыре суровых мужественных лица матросов и красноармейцев. Позднее, когда мы познакомились поближе, Рюрик Михайлович прочитал одно из своих стихотворений, посвященное тем, кто в штормовую декабрьскую ночь сорок первого высаживался на коктебельский берег. Меня поразило, как точно он сумел выразить непреклонную решимость безымянных героев, увековеченных в красном граните: «Я занял круговую оборону. Отсюда мне, живому, не уйти».

— Коктебель штурмовал отвлекающий десант с задачей оттянуть на себя подвижные резервы немцев от основного — Феодосийского, который был частью Керченско-Феодосийской операции,— продолжал Рюрик Михайлович. — О ней написано много. А вот о Коктебельском почти ничего не известно. Сейчас удалось установить фамилии двадцати моряков из его состава.

— Но при чем тут орудийные дворики и «эрликоны» на «Верблюде»?

Мой знакомый пытливо посмотрел мне в лицо, видимо, решая, стоит ли посвящать случайного человека в свои исторические изыскания. А в том, что он ими занимается, я не сомневался.

— Маловероятно, чтобы зимой 41-го, когда немцы бросали все силы под Севастополь, они поставили тяжелую артиллерию для прикрытия заштатной Коктебельской бухты. Скорее всего артиллерийские позиции у Эгер-Оба были оборудованы гораздо позднее, весной 44-го, когда Отдельная Приморская армия развивала наступление вдоль Крымского побережья.

Вместо ответа Рюрик Михайлович поскреб ножом унитарный патрон. Под лезвием золотом заблестела латунь.

— Гильзы из латуни немцы делали лишь в начале войны. Потом из сплава, по цвету он почти черный. Дальнобойный артиллерийский дивизион, а то и два — дворики совсем оплыли, точно сосчитать теперь невозможно,— бросили сюда потому, что Коктебельский десант выполнил свою задачу: его восприняли всерьез. Видимо, посчитали, что отсюда будет наноситься удар с тыла по Феодосии. Вы даже представить не можете, какой подвиг совершили наши ребята, приплывшие на мотоботах. Когда немцы подтянули тяжелую артиллерию — ее-то и прикрывали зенитки в седловине — и стало ясно, что развязка близка, десантники не ушли на Карадаг, хотя там легко могли бы спрятаться, а потом пробраться в горы к партизанам. Они дрались до последнего на береговом пятачке. Естественно, немцы были уверены, что горстка русских с таким упорством обороняет этот плацдарм, потому что ожидает высадки там значительных сил.

Рюрик Михайлович умолк и взглянул на часы.
— Задержал я вас...

Мы спустились с «Верблюда» и зашагали к видневшимся вдали у моря домикам поселка
— Вы где отдыхаете, на турбазе или в «Голубом заливе»?
— Да нет, не отдыхаю, по делам здесь

Пришлось признаться, что приехал в Планерское, чтобы написать о Карадаге.
— Не завидую вам, трудное это дело писать о нем после такого корифея, как Волошин. Помните у Максимилиана: «Над зыбкой рябью вод встает из глубины пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней, обрывы черные, потоки красных щебней…» Три строчки, а весь Карадаг как на ладони.
— По-моему, слишком уж геологично. Мне у Волошина больше нравится другое описание: «Преградой волнам и ветрам стена размытого вулкана, как воздымающийся храм, встает из сизого тумана». И дальше: «И над живыми зеркалами возникнет темная гора, как разметавшееся пламя окаменелого костра».

Вслед за Волошиным последовали отрывки из Вересаева, Ферсмана, Всеволода Иванова, Нагибина. Память этого человека поразила меня. Сам он был явно доволен произведенным впечатлением и, когда мы наконец вышли на улицу Ленина, задумчиво сказал:
— Значит, вас интересует Карадагский заповедник. Тогда дело другое. О нем писать нужно, чтобы помочь ему. А то столько шишек набьет, пока подрастет, что потом жалеть будем, Если найдется время, заходите как-нибудь вечерком, потолкуем,— Рюрик Михайлович назвал свой адрес — по стечению обстоятельств он жил на улице Десантников, и я еще подумал, нет ли тут связи с его «раскопками» на Эгер-Оба,— Только для начала советую вам поехать на биостанцию — пешком через Карадаг теперь проход запрещен — и найти там Леонида Григорьевича Коваленко, директора заповедника. Он пока и папа, и мама, и нянька — все в одном лице.
— Спасибо за совет, Рюрик Михайлович, но с Леонидом Григорьевичем я уже знаком.

У колыбели новорожденного

Застать Коваленко оказалось делом далеко не простым. На биостанции, куда я неоднократно звонил по телефону из Планерского, мне любезно отвечали, что Леонид Григорьевич уехал в Феодосию, Судак, Симферополь, Севастополь... Коктебельская журналистка Наташа Лесина, которой я посетовал на неудачу, подсказала весьма оригинальный выход

— Выберите укромный уголок и пройдите на территорию заповедника. Ручаюсь, что через час, максимум два, попадетесь в руки Коваленко. У него на браконьеров особый нюх, а на своем «газике» он, по-моему, и на Святую гору может забраться.

Однако я предпочел действовать по официальным каналам. Наконец время оговорено, ровно в девять я приехал на биостанцию и... вот уже почти два часа сижу на садовой скамейке в тени старого ясеня. Леонид Григорьевич давно здесь. Его грузнеющая фигура стремительно проносится из административного корпуса в научный, мелькает среди ветвей на дорожке, ведущей к океанариуму, и вдруг возникает внизу на причале. Причем каждый раз, пробегая мимо, он, извиняясь, улыбается и заверяет, что «через минуту освободится». А пока мне остается наслаждаться видом угрюмых серо-черных и охристо-красных скал Карагача, последнего звена Берегового хребта. Ближе всех возвышается массивная Шапка Мономаха. За ней сказочной группой, вытянувшись, как солдаты на параде, застыли Король и Королева со Свитой. Позади виднеются два Трона, свой собственный у каждого из венценосцев. Когда-то все здесь было покрыто зарослями карагача или береста, засухоустойчивого дерева из семейства ильмовых, из которого гнули отличные ободья для тележных колес и мастерили разные поделки. Увы, карагач давно вырублен, и теперь пейзаж западной оконечности Карадага напоминает сцену какого-то фантастического экспериментального театра, где отсутствие декораций заставляет зрителя сосредоточить все внимание на монументальных фигурах артистов, изваянных природой.

— Простите, что заставил ждать, теперь я в вашем распоряжении,— прервал мои размышления Леонид Григорьевич Коваленко, опускаясь рядом на скамейку. — Если не возражаете, поговорим здесь, на свежем воздухе. Вы уже наверное, знаете что горное урочище Карадаг было объявлено государственным заповедником постановлением Совета Министров УССР от 9 августа 1979 года, — начал свой рассказ Коваленко. — Территория самого вулканического массива и прилегающая к нему акватория площадью 1370 гектаров взяты под охрану государства и навечно исключаются из хозяйственного пользования. В 1981 году площадь заповедника увеличится до 3 тысяч гектаров, а его граница будет проходить по асфальтовому шоссе из Планерского в Щебетовку. Как и в любом заповеднике, на Карадаге и в прилегающих к нему бухтах запрещены охота, рыбная ловля, рубка леса, сбор камней, цветов, ягод, плодов и лекарственных растений.

Научной и административной базой нашего заповедника стала биостанция, которая является Карадагским отделением Института биологии южных морей Академии наук УССР в Севастополе. В ее лабораториях физиологии водорослей, биохимии рыб и биоакустики ведутся исследования по проблемам биологической продуктивности морей и океанов, морфологии их обитателей

Коваленко сделал паузу, явно намереваясь перейти к следующему разделу: Положения о Карадагском заповеднике, которое, безусловно, знал назубок. Нужно было срочно спасать положение, и я решился на рискованный шаг попробовать оттеснить на задний план официальное лицо, отвечающее за вверенное ему учреждение, и постараться вызвать на откровенность просто человека. Того самого, который, судя по отзывам знающих его людей, мечтает восстановить в своих правах этот уникальный уголок в царстве природы, отнятый у нее нашествием курортников и туристов.

— Скажите, Леонид Григорьевич, наверное, нелегко делать заповедник?

Мой собеседник глубоко вздохнул, словно собрался нырнуть в сверкающую внизу под нами водную гладь. На лице появилось задумчивое выражение. Когда он заговорил, то изменилась даже его речь из нее исчезли прежние энергично-напористые интонации.

— Нелегко — не то слово. По профессии я военный летчик, служил в Сибири и на Дальнем Востоке. Природу люблю с детства, да там ее просто нельзя не полюбить. Только никогда не думал, что мне придется эту природу еще и защищать. Да, да, именно защищать форменным образом. Вот вы спрашиваете, легко ли делать заповедник. Смотрите сами Природа постаралась на славу, создала прекрасные Карадагские горы Казалось бы, сохранить их проще простого — скалы не цветы, их не сорвешь и в кармане не унесешь. Но ведь тащат! По камешку, по осколку, а то и мешками. По обрывам карабкаются, скалы дробят, чтобы увезти с собой знаменитые коктебельские самоцветы. Только вдумайтесь, до чего дело дошло на всем Карадаге в более или менее доступных местах сейчас не найти ни одной жилки розового агата или зеленого халцедона.

В словах Коваленко звучала не просто горечь оттого, что вот так бездумно, походя, годами растаскивались цветные камешки. Казалось бы, сущие пустяки по сравнению с фантастически огромным вулканическим массивом, а в итоге безвозвратно обезображивалось само это редкое творение природы. В них мне почудилась боль человека, которому нанесли личную обиду Леонид Григорьевич говорил, и я никак не мог отделаться от мысли, что мы, к сожалению, слишком привыкли воспринимать природу как некий бездонный, неиссякающий колодец, откуда знай себе черпай сколько вздумается, на всех хватит. На нужное и не столь уж необходимое, а порой на ошибки и просчеты, ленивое равнодушие и эгоистическую алчность. В двадцатом томе БСЭ, вышедшем в 1953 году в статье о Карадаге сказано, что вершина его покрыта дубовым лесом, а на склонах ведется разработка трасса — вулканического туфа, который используется как гидравлическая добавка к цементу при строительстве морских сооружений. Слов нет, туф — вещь в народном хозяйстве весьма нужная, поскольку, затвердевая под водой, увеличивает прочность таких сооружений. Возить его к Черному морю из Закавказья накладно. Но вот вопрос разве не перевешивала исключительная научная, экологическая, наконец, эстетическая ценность Карадага сиюминутную выгоду добычи там трасса, чреватую разрушительной и, увы, необратимой эрозией для его склонов? Всегда и везде ли мы подходим с такой меркой при оценке последствий воздействия человека на природу?
— Конечно, с объявлением Карадага государственным заповедником угроза для него устранена. Я имею в виду сами горы. Но есть еще флора и фауна, которые пострадали куда сильнее. В старых описаниях этого горного урочища говорится о дубовых лесах, зарослях граба и ясеня, о том, что весной на Карадаге трава по пояс, цветут пионы, тюльпаны, маки, что встречаются косули, гнездятся орлы и соколы-сапсаны. К сожалению, все это пока в прошлом. Не подумайте, что я оговорился именно «пока», а не «уже». Я оптимист, верю будет опять. Конечно, если мы сумеем на деле обеспечить строгое соблюдение заповедного режима. А это сейчас и есть самое трудное, с этого и нужно начинать делать заповедник.

В армии проще. Если отдается приказ, его выполняют. А здесь почти полторы тысячи гектаров, причем не ровной степи, где человека видно за километр, а скал, холмов, зарослей, укромных бухточек. Активных же штыков у меня — четыре егеря и три сторожа пенсионного возраста, чтобы поддерживать порядок на биостанции. Конечно, границу заповедника с государственной сравнивать нельзя. Но и ее от непрошеных гостей нужно охранять. Ведь находятся и такие «любители природы», после которых будто стадо слонов прошло, а бутылок и консервных банок не меньше, чем на настоящей свалке. Между прочим, прошлой осенью и нынешней весной, когда мы приводили заповедник в божеский вид одного мусора три машины вывезли. Вы уж извините, что я все о таких низких материях говорю, но без этого и высоких не будет.

Признаться, в тот момент меня удивило не само количество убранного мусора, а, не побоюсь сказать, сложность такой генеральной уборки ведь очистить горные склоны не тротуар подмести. Я поинтересовался у Леонида Григорьевича, как ему это удалось со столь немногочисленным войском

— Удалось, потому что получил солидное подкрепление от феодосийских любителей природы. Есть там группа здоровья, люди вроде бы пожилые, не те годы, чтобы по скалам карабкаться, но помогли и помогают здорово. Активистка Ирина Граф у меня прямо настоящий начальник штаба. Составила расписание дежурств, и можете быть уверены по выходным дням четыре раза в месяц внештатные егеря обязательно перекроют самые «опасные» подходы к заповеднику.

И тут Леонид Григорьевич поделился одним весьма важным выводом, к которому пришел за год своей работы без помощи прессы, без самой широкой пропаганды не просто объявить, а действительно сделать Карадаг заповедником невероятно трудно. Писатели, поэты, художники прославили изумительную красоту этого уголка. Сегодня он известен всей стране. «Без Карадага нет Коктебеля. И без путешествия по Карадагу неполон ваш коктебельский отпуск»,— утверждает последний справочник, хотя и оговаривается, что урочище объявлено заповедником и доступ туда неорганизованным туристам запрещен. Однако сотни отдыхающих из Планерского и окрестных курортов идут на Карадаг. Одни по неведению, другие в надежде, что удастся проникнуть туда незамеченными.

Возможно, в нынешнем году Коваленко обнесет территорию заповедника проволочной сеткой. Но можно ли уповать только на это? Увы, нет. Нужно, чтобы люди поняли Карадагский заповедник не только исключительно ценный памятник природы, но и научная лаборатория, наконец, больничная палата, где лечат природу. Ведь никому не придет в голову из любопытства отправиться побродить по научно-исследовательскому институту или клинике! Иначе любой забор быстро превратится в дорогую, но бесполезную дырявую сеть.

Директор Коваленко это прекрасно понимает. Поэтому он и начал с того что установил от Судака до Феодосии красочные стенды, расклеил тысячу плакатов и заказал в типографии три тысячи листовок. Чтобы каждый, кто приезжает сюда на отдых, знал Карадаг заповеден. И все-таки сделанное им — это лишь капля в море, ибо ежегодно юго-восточный берег Крыма принимает десятки тысяч людей.

— Строгий заповедный режим существует на Карадаге меньше года,— продолжал Леонид Григорьевич,— срок вроде бы слишком короткий, чтобы говорить о каких-либо положительных результатах. Между тем они есть. Раньше за летний сезон в урочище бывало пять-шесть пожаров. В нынешнем ни одного. Это значит, что сохранены десятки гектаров леса. Ни разу не вызывали мы и горноспасателей из Феодосии. А в прошлые годы приходилось звонить им чуть ли не каждую неделю, чтобы вызволить со скал горе-альпинистов. Кстати, помните в книге Ферсмана «Воспоминание о камне» рассказ о курсистке Шурочке, которая полезла за самоцветами в Сердоликовой бухте, сорвалась со скал и разбилась? Такое случалось на Карадаге до последнего времени.

Конечно, природу сразу не вылечишь. Но на Береговом хребте уже поселились два семейства сапсанов, бакланы птенцов вывели, орлы частенько стали кружиться. Думаю, тоже «квартиры» присматривают. Вот, если ваш журнал «Вокруг света» возьмет над Карадагом литературное шефство, будете приезжать, сами увидите перемены.

— Леонид Григорьевич, позвольте один, последний, вопрос. Согласен, что заповедники создаются для науки и сохранения природы и поэтому им нужен не просто щадящий, а запретный режим. Но вот лично вам не жалко, если Карадаг станет прекрасным, но, увы, пустым «храмом природы»?

Коваленко помолчал, задумчиво посмотрел на причудливо изломанные контуры Карадага и неожиданно возразил:

— Почему вы считаете, что он будет пустым храмом? Придет время, и мы откроем его для посещения организованных экскурсий. Конечно, только по обозначенным тропам, обязательно в сопровождении егеря или гида, который сумеет показать все наиболее интересное здесь. Потом, вы же сами сказали, что заповедник должен служить науке. Значит, он будет не храмом, а лабораторией, многоотраслевым НИИ, если хотите. Но об этом вам лучше расскажет Алла Леонтьевна Морозова, шеф нашей биостанции, или ученый секретарь Валера Трусевич.

Будущее НИИ

Накануне мы долго обсуждали с Рюриком Михайловичем, каким должен быть оптимальный режим Карадага. За время нашего непродолжительного знакомства я успел проникнуться уважением к этому человеку, бывшему моряку, участнику Великой Отечественной войны. Он целиком разделял точку зрения Коваленко о необходимости доступа туда экскурсантов, так сказать, «в рамках закона».

— Какой забор ни поставь, хоть ток пропусти, все равно будут лезть. Любопытство рождает нарушения. Ну и еще желание потом похвастаться: «Как же, конечно, был». Вот вам простой пример. Сейчас в Планерском отдыхает человек тридцать художников, многих я знаю. И все, как один, клянутся, что приехали сюда на натуру только из-за Карадага.

Между прочим, слово «заповедовать» сейчас понимается однозначно — «запрещать». А ведь изначально главным у него было другое значение. Посмотрите у Даля: «...наказывать к непременному, всегдашнему исполнению, завещать какую-либо обязанность» Вот и нужно, чтобы заповедник был не только храмом и лабораторией, но и классом, где бы учили, как следует обращаться с природой. Да еще показали на натуре, как эта бедная природа страдает и гибнет, когда не соблюдаются обоснованные наукой правила. Будь я директором, знаете, что уже сейчас бы сделал? Разметил маршруты по Карадагу, подобрал одного-двух толковых проводников, хотя бы среди здешних пенсионеров, да организовал в Планерском, Феодосии и Судаке предварительную запись на экскурсии. Уверен, пользы заповеднику было бы не меньше, чем от десятка егерей. А главное — воспитывали бы людей, особенно молодежь.

Эти мысли Рюрика Михайловича, показавшиеся мне заслуживающими внимания, я и хотел обсудить сегодня на биостанции. К сожалению, оказалось, что депутат Алла Леонтьевна Морозова отбыла в Судак на сессию местного Совета. К ученому секретарю пробиться было почти нереально: едва из его угловой лаборатории выходил очередной жрец науки в белом халате, как Валера устремлялся в кабинет Морозовой, где требовательно верещал телефон, потом бежал на звонок уже к себе, и, пока я успевал выдвинуться на исходные позиции у двери, перед самым моим носом туда входил кто-нибудь из сотрудников биостанции. Выручил Анатолий Яковлевич Столбов, старший научный сотрудник лаборатории физиологии и биохимии рыб, который ранее знакомил меня с проблемами усталостной выносливости, стрессовых нагрузок и предынфарктных состояний у подданных Нептуна. Он решительно распахнул дверь и с шутливой укоризной обратился к Трусевичу:

— Ты что же это заставляешь ждать прессу? Смотри, как бы потом не пожалел...

Когда я изложил Валерию соображения моего коктебельского знакомого о целесообразности регулируемого допуска посетителей на Карадаг, он в принципе согласился с ними. Но тут же привел веский контраргумент, с которым, увы, не может не считаться директор заповедника: штаты и смета. Пока они более чем скромны. В ближайшее время прибавятся лишь пять научных сотрудников — геоморфолог, ботаник, гидробиолог, зоолог и эколог. А работы для них непочатый край.

— По образному выражению известного географа Семенова-Тян-Шанского, заповедник — это красивый сундук с хорошо сохранившимися дедовскими вещами. Так вот, на Карадаге нужно прежде всего провести инвентаризацию этих вещей, оценить их состояние, определить, где что подштопать и подправить. Например, одних только цветковых и споровых растений здесь более тысячи, из которых сорок занесены в каталог редких и исчезающих. Их предстоит спасать в первую очередь. Потом общее картирование растительности в заповеднике. Представляете, какая это трудоемкая работа? Так что пока, года три-четыре, с экскурсиями придется подождать. И вообще пускать на Карадаг лишь тех, кто занят научными исследованиями. Для остальных никаких исключений.

Признаться, позиция ученого секретаря показалась мне слишком жестокой. Но Валерий поведал, какой бой ему пришлось выдержать с одним преподавателем института, который привез сюда студентов на геологическую практику и никак не хотел понять, почему «в виде исключения» им не могут позволить «постучать молотками» на Карадаге. «Поймите, одним лицезрением геолога не сделаешь»,— доказывал он. Так что действительно единственный выход — никаких исключений.

Кстати, это в равной мере относится и к акватории моря у берегов Карадага. Благодаря уникальности донного рельефа и состава горных пород здесь на сравнительно небольшом участке встречается 95 процентов представителей флоры и фауны Черного моря. Есть тут и свои браконьеры — в частности, прогулочные катера, которые, несмотря на строжайший приказ капитана Феодосийского порта Юрия Павловича Большакова, норовят зайти в запретную зону заповедника. За подобные злостные нарушения судоводителю «Николая Старшинова» пришлось даже покинуть капитанский мостик.

— Скажите, Валерий, с какой целью к заповеднику отнесена километровая прибрежная акватория?

— Причин несколько. Во-первых, эта зона характеризуется отсутствием опресняющих и загрязняющих элементов и поэтому может являться эталоном для разработки стандартов чистоты вод при решении международной проблемы охраны окружающей среды. Во-вторых, у Карадага находится единственное на все Черное море нерестилище знаменитой барабульки. Приходит сюда метать икру также и камбала, ставрида. Естественно, что снующие туда-сюда суда отпугивают рыбу. Понадобится не меньше полутора-двух лет, пока она усвоит, что у Карадага для нее созданы идеальные условия.

Вообще, наш заповедник отличается прежде всего тем, что научные исследования в нем будут вестись по широкому спектру проблем: процессы эрозии и почвообразования; биология и экология морских животных и растений; наземные позвоночные и беспозвоночные; прогнозирование развития биосферы и целому ряду других.

Результаты этих исследований будут иметь большое значение для развития таких научных дисциплин, как геология, почвоведение, геоботаника, зоология, гидробиология, биогеоценология. И конечно, нельзя забывать еще об одном важном моменте. О нем очень хорошо сказал вице-президент Академии наук УССР, председатель Национального комитета по программе «Человек и биосфера» Константин Меркурьевич Сытник: «Карадаг — наша национальная ценность, которую мы должны в полной сохранности передать потомкам».