Синий земной круг

Всю ночь над Северным морем бушевала гроза и хлестал такой сильный ливень, что пришлось задраить иллюминатор. Я закутался в теплое одеяло и стал смотреть, как по переборкам каюты ползут причудливые тени и исчезают во вспышках молний. Потом басовито проревел буксир, где-то далеко-далеко послышались крики швартовых команд, и борт «Крузенштерна» мягко ткнулся в причальную стенку. «Вот и закончился первый этап регаты «Катти Сарк», — подумал я, гонки парусных судов от Эдинбурга до Бремерхафена».

Паруса Бремерхафена

Проснулся я то ли от яркого света, залившего каюту, то ли от странной музыки.

 

 

Солнечные блики плясали на потолке, где-то стучали барабаны. Тук-трак... трак-так, тук, тук... Затихли. Я было собрался еще подремать, как барабаны снова застучали — еще назойливее, настойчивее... Я бросился к иллюминатору, открутил винты, отбросил запотевшее стекло и... передо мной возник гриновский Гель-Гью! Или ожила, обрела воздух и цвет старинная гравюра! В синем ветренном небе островерхие черепичные крыши, вдоль синей воды слепящая от расплескавшегося солнца брусчатая мостовая, красный с белыми полосами высоченный маяк, таверна, над которой вьется по ветру «Веселый Роджер» — черный флаг с оскалившимся белым черепом, а вдали, между небом и морем, стройный лес мачт парусных кораблей.

А проклятые барабаны стали так громыхать, словно черти на крыше толкли пшено. Что за напасть?! Откуда? Пиратская таверна пуста, еще только выносят столы и лавки на улицу. Я высунулся в иллюминатор. Ба! Да весь причал внизу запружен народом, а вверху, прямо над моей каютой, протянулся трап, и на его металлических ступеньках отбивают такт бесчисленные каблуки.

Теперь с утра до позднего вечера будет барабанить трап, три дня и три ночи будет продолжаться веселый праздник, морской фестиваль, имя которому «Паруса Бремерхафена».

Но какое сегодня солнечное утро! Легкие кучевые облака, подгоняемые свежим ветром, несутся над мачтами кораблей, на мгновения превращаясь в небесные паруса. Среди облаков порхают воздушные змеи, гигантский зеленый осьминог гоняется за пугливыми надувными рыбешками, качаются стрелы морских водорослей, прыгают синие дельфины — глубины неба заполнило море! И высоко над мачтами, над крышами, плывет красный с синим парусом старинный немецкий ког — развевается вымпел «Праздника Паруса».

А на еще мокрых после ночного дождя причалах и мостовых снуют рабочие в ярких комбинезонах, возводят легкие пластиковые павильоны. Вот подкатил автобус, из него выпрыгнули старички в морских фуражках, бородатые, веселые, с игривыми платочками на блузах, и на все лады пробуют, разминают голоса. Где-то оркестр уже наяривает морские марши. Подкатывают рефрижераторы, груженные колбасами, сырами, фруктами, винами. Вьется белый дымок над коптильней, где рядами развешаны угри. По брусчатке громыхают бочки, и вырастают бадейки с сельдями всевозможных засолов, с солеными огурцами, с маринованными перчиками. И бесконечные шатры с пивом, пивом. И всюду эмблема — «SAIL BREMERHAVEN».

Я глаз не мог оторвать от огромных моделей парусных кораблей, сработанных искусными немецкими мастерами. «Санта-Мария» Колумба, «Америго Веспуччи», «Хуан-Себастьян Эль-Кано», «Золотая Лань» Френсиса Дрейка, «Глория» пирата Моргана, шведская «Ваза», «Берлин», «Виктория» адмирала Нельсона и, конечно же, — чайный клипер «Катти Сарк»... Веселые бородатые мастера управляли кораблями по радио, и невидимая команда ставила паруса, ловила ветер; парусники лавировали, обгоняли друг друга. Все ушедшие века, все далекие страны кружились в праздничном хороводе. А рядом, у причала, стояли потомки «пленителей моря» с корпусами из стали, с парусами из дакрона, с рубками, напичканными электроникой, но с той же неистребимой страстью к ветру и к неизведанному.

Гавань Бремерхафена огромна, она тянется на километр с лишним, и в одном только месте разделена красивым подъемным мостом. Он сейчас поднят, он пропускает в гавань все новые и новые яхты, бриги, баркентины... Из Петербурга пришел трехмачтовый барк «Мир». Он построен в конце восьмидесятых годов на Гданьской судоверфи, но, несмотря на свои юные годы, барк грозный соперник в гонках. В 1992 году в испанском порту Кадис собрались парусники со всего света — такого зрелища не видели даже бывалые моряки. Регата была посвящена 500-летию плавания Христофора Колумба, и корабли ушли в океан по пути, проложенному великим Адмиралом Моря-Океана. И русский трехмачтовый барк «Мир» пришел в Америку первым.

В 1998 году весь морской мир будет отмечать еще одну славную дату в истории Великих географических открытий — 500 лет назад португальские моряки Васко да Гама и Бартоломеу Диаш обогнули мыс Доброй Надежды и открыли морской путь в сказочную Индию. Здесь, в гавани Бремерхафена, открылась выставка «Lisbon sail 98», на стендах которой — вся история португальского парусного флота и вся информация о будущей регате. Президент «Aporvela», ассоциации учебных парусников Португалии, «мореход старинной фамилии» Луиш де Гимараеш Лобато на борту каравеллы «Боа Эшперанса» принимает старых друзей, капитанов парусников, приглашает их принять участие в Лиссабонской регате.

«Боа Эшперанса» — «Добрая Надежда» — точная копия одной из тех каравелл, на которых пять веков назад ушли в неведомый океан португальские моряки. Сколько старинных рукописей и книг перечитали историки флота! Сколько архивов перерыли португальские конструкторы, пока не обнаружили чертежи давно исчезнувших парусников! Сколько хлопот было у негоциантов, пока они наконец не подобрали подходящие деревья для двух одноствольных мачт. Сколько искусства и труда вложили самые опытные плотники, пока срубили, воссоздали эти удивительные изящные обводы корпуса. Каравелла вобрала в себя хвойный воздух предгорий Португалии, легкие бризы Биская, шероховатую поверхность морей. И команда каравеллы под стать старинным отважным первопроходцам — ловкие, гибкие, черноволосые, улыбчивые, загорелые, словно насквозь просвечены солнцем.

Вся регата пронизана Историей. У пирса стоит ладья викингов, конечно, тоже копия, на которой писатель и моряк Бернхард Пиеске с командой совершил плавание в северные страны — к берегам Исландии, к Баффиновой Земле. Сам он в окружении друзей сидит на палубе и надписывает свои книги, продает видеофильмы о своих путешествиях, попивает ликер собственного изготовления «Дороги викингов». И предлагает попробовать всем желающим.

Ганзейские корабли плавали по всему свету. К причалам Бремерхафена приходили корабли из Африки, Индии, Китая. Какие только товары не выгружали из трюмов, какие только запахи не впитали в себя потемневшие стены пакгаузов за шесть столетий. Но... как сказал старинный поэт: «О жемчуге светлом из Южных морей давно уже все позабыли. Теперь не привозят живых носорогов, а перья зеленые — редко...»

И все равно — есть неуловимое присутствие ушедших времен, забытых плаваний, — эти потемневшие стены, эта протертая брусчатая мостовая, эти веселые бородатые моряки, этот воздух, пропитанный морем. Эти парусные корабли...

«Мы идем, мы идем вокруг мыса Горн. Сквозь пургу и град вокруг мыса Горн. Здесь, у мыса Горн, штормы снасти рвут...», — поют-ревут старые моряки под аккордеон. Так пели когда-то на палубе «винджаммера» повидавшие все на свете немецкие моряки. А праздник уже в полном разгаре. Если сумеешь пробиться сквозь толпу, то увидишь, как по гладкой воде гавани скользят лодки и каноэ — начались соревнования по гребле среди команд парусников. Футболисты поехали на стадион. В песок пляжа уперлись со всей силой здоровяки «Горх Фока», перетягивая канат с повисшими на нем юными девами английского «Роялиста». Все шло хорошо у немцев — чего там долго с девчонками возиться! Да у англичанок на конце каната повисла хохочущая чернокожая глыба, вкопалась в песок, — попробуй, перетяни!

К концу дня, трудно понять какого, потому что это был один сплошной день, все команды парусников принарядились и под звуки оркестра торжественным строем прошли по главной улице Бремерхафена к огромной площади у кирхи. «Participants», то есть участники, заполнили всю площадь и с нетерпением ждали — кто же окажется абсолютным победителем первого этапа гонок Эдинбург-Бремерхафен?

Маленький кетч из Дании «Иене Крог» пришел к линии финиша на несколько часов позже, чем огромные «Седов» и «Крузенштерн», но все решил коэффициент. А коэффициент этот учитывает и размеры судна, и площадь парусов, и всякие другие вещи, и, что особенно важно, — год, когда парусник построен. А «Иене Крог» из прошлого века, 1899 года постройки. Вот он и завоевал абсолютное первенство.

Капитан «Крузенштерна» Коломенский получил приз за первое место среди судов класса «А», самых больших, «настоящих» парусников, а в общем зачете — шестое место. Веселые любители пива, команда голландской бригантины «Сван фан Маккум», обогнавшие «Иенса Крога» на 13 часов, заняли лишь 15-е место. Все-таки «Сван» на сто лет моложе «Иенса»! А «Седову» досталось всего лишь 17-е место.

Оркестр на площади играл торжественные марши, счастливые призеры фотографировались с трофеями, а я среди моряков с «Седова» увидел Шуру Михайлова.

— Что случилось, старший рулевой?! Вы же всех сразу обскакали!
— Ты понимаешь, какая штука. До финиша «Седову» оставалось девять, всего несчастных девять миль! Ну, каких-нибудь полтора часа ходу. От силы — два. Вы все далеко позади. Кэп наш понадеялся на прогноз, поверил этим чертям и взял чуть севернее финишной линии — там ветер по прогнозу должен быть подходящий. Взяли севернее, пришли, а там — штиль. Да еще течением отнесло миль на шесть. А тут и вы все подтянулись... Мы все-таки пришли раньше всех, да вот этот коэффициент, будь он неладен! Проиграли.

Безумная Гретхен и загадочные трейнизы

Морской фестиваль «Паруса Бремерхафена» закончен. Начинается второй этап регаты «Cutty sark tall ships`races» — из устья реки Везер парусники выйдут в Гельголандский залив, повернут на север и вдоль западного побережья Германии и Дании, вдоль гряды Северо-Фризских островов пойдут к проливу Скагеррак. Обогнув знаменитый мыс Скаген, корабли возьмут курс на юг, к датскому порту Фредериксхавн.

Скрылась гавань Бремерхафена, потянулись зеленые берега Везера — и вот, наконец, сверкающая гладь залива.

— Все наверх, паруса ставить! — звучит команда на «Крузенштерне».

Я было выбрал местечко у самой грот-мачты, чтобы не упустить момент, когда англичане будут впервые подниматься «до облаков», а боцман мне кричит: «Отойди в сторонку, а то еще зашибет чем-нибудь!» А я вроде бы и не слышу — сейчас, сниму, уж больно кадр хороший, и отойду.

Вот тогда и появилась она. Она подлетела ко мне, больно ущипнула, нет, клюнула меня в руку, и вся ее грозная фигура говорила: «Убирайся! Тебе нет места в моих владениях». Она что-то шипела, клекотала по-немецки, — и понял я, что мне, действительно, лучше отойти в сторонку. «Какая-то безумная... безумная Гретхен. Откуда она взялась?» Она была метра под два ростом, дородная, в белой майке с надписью во всю грудь «Kruzenstern» и в синих полосатых штанах. А лицо... Она грозно озирала все пространство от палубы до верхушек мачт, чтобы никто не мог помешать торжественному акту постановки парусов. Она стояла, как грозный адмирал во время баталии, и я увидел, как с флангов к ней подходит ее свита, в таких же белых майках с надписью «Kruzenstern», лихо перехваченных страховочными поясами, и в форменных морских фуражках. Ага, вот они и появились, эти загадочные «трейнизы»...

Впервые я услышал это слово от капитана. Вчера вечером я забежал к нему в каюту, чтобы посмотреть на почетный трофей. Я повертел его и уж было собрался уходить, а капитан Коломенский говорит: «Не-е-т! Ты посиди... А то напишешь: гонки, призы, капитан на мостике с подзорной трубой. А я света белого не вижу. С утра до ночи — одни бумажки: топливо, продовольствие, причалы, буксиры, деньги, деньги... Вот и вся романтика. А тут еще эти «трейнизы»...

— Что еще за «трейнизы»?
— Ха-а. Как тебе поточнее объяснить?.. Стоим мы как-то в порту, уж не помню, в каком. А рядом ошвартовался суперлайнер, красавец, гигант, самый новейший. Там все блага комфорта. Пассажиры сходят по трапу, англичане, итальянцы, со всего света люди. Ну, нормальные сразу в город бегут. А эти прямо глаз не могут оторвать от парусника. К нашему трапу подходят, просятся на палубу подняться, поговорить с капитаном. И что же они у меня спрашивают?! Нельзя ли пойти с вами на паруснике? Пусть даже в тесном кубрике. Вот такие и становятся потом «трейнизами». Английское «trainees» — уже не пассажиры, но еще и не моряки, — ученики, что ли.

И вот эти «трейнизы», ученики, «божьи одуванчики», как их потом окрестили курсанты — «каждому из них лет больше, чем нам всем вместе взятым», — высыпали на палубу и стали хвататься за все веревки, за все эти гитовы и гордени, шкоты и фалы и, путаясь под ногами у бегающих взад-вперед матросов, стали тянуть их с такой силой, что, казалось, вот-вот обломятся реи или рухнут мачты. Боцман им орал что-то в рупор, а они все тянули и тянули, пока грозный крик безумной Гретхен не привел их в чувство. Сконфуженные, они сгрудились у борта и с завистью глядели вверх, где среди облаков сновали курсанты. А неистовая Гретхен металась туда-сюда, как бы вычерчивая невидимую линию, которую нельзя переступать неопытным орлятам.

После этих слов капитана я забыл про английских кадетов и стал ждать, как будут дальше развиваться события.

Курсанты поставили все марсели и брамсели, закрепили снасти. Аврал закончился, и все разбрелись кто куда. Одни ушли на корму загорать, другие собрались на полубаке поболтать с новичками-англичанами. Четверо стояли вахту у штурвала, да впередсмотрящий отбивал склянки — полдень!

А «трейнизы»... Для них склянки — звонок на урок! Они плотным кружком уселись на палубе, и их наставник, седобородый моряк-парусник, рассказывал им, где какие паруса, как правильно подниматься по вантам, как закрепляться наверху страховочными поясами. В общем, как в первый раз в жизни с палубы подняться на мачту. Ученики перебирали руками, как бы поднимаясь по невидимым вантам, щелкали замками страховочных поясов, а потом все дружно задирали головы и смотрели на недоступные пока марсы и салинги. И с высоты своего двухметрового роста, как с вершины утеса, строго следила за ними «безумная Гретхен»...

И настанет час, когда барк выйдет в открытое море, когда они оторвутся от палубы, одолеют высоту и увидят синий-синий простор от горизонта до горизонта.

Вот Йохим, старый человек, поджарый и крепкий, хотя ему и под семьдесят, добрался до салинга. Красный от напряжения, еле дышит, но не показывает и вида — он матрос эпохи Колумба, и из «вороньего гнезда» старинной каравеллы следит за горизонтом, чтобы первым увидеть неведомую землю.

У Клауса своя фирма по очистке танкеров. Вилла под Гамбургом, рассказывал, в комнатах можно заблудиться. Своя яхта. А он с утра до вечера чистит медяшки, тянет канаты. Толстопузый, громогласный, он орет на старушек, забывших про технику безопасности. С перевязанной поясницей — проклятый ишиас! — лезет на сорокаметровую высоту. Клаус — вечный пятнадцатилетний капитан...

А Мери... «О-о, куда мне на мачту! Я еле уговорила своего врача отпустить меня в море».

Гретхен... Она действительно безумна. В этом я убедился. В тот день я поднялся рано, чтобы сфотографировать парусник на восходе солнца. Тихо, ветра почти не было. На палубе — никого. Только в штурманской рубке горит огонек и еле заметны темные силуэты вахтенных у штурвала. Я, позевывая, направился на корму — там скамеечка, можно посидеть, покурить. От нечего делать стал фотоаппаратом, как биноклем, елозить по горизонту, по палубе, по мачтам. Там, на площадке салинга, высоко-высоко, у самого неба... стояла она. Безумная Гретхен! Она стояла на сорокаметровой высоте и смеялась. Ну, точно безумный капитан Ахав из «Моби Дика», выслеживающий Белого Кита!

Она не видела меня, но, вероятно, почувствовала, что на нее смотрят, -вдруг стала сердитой, отстегнулась и начала осторожно спускаться. Следить за ней мне мешали надстройки корабля, и я перевел взгляд на палубу. И тут увидел, что на палубе стоит... клепсидра. Стеклянные песочные часы в старинной резной оправе. В телеобъектив было видно даже, как тоненькой струйкой стекает песок. Потом в кадре появилась рука Гретхен, схватила клепсидру, и я услышал, теперь только услышал, как она громко смеется.

«Что за чушь?! Зачем ей песочные часы? — подумал я. — Безумная...» Но и я хорош! Солнце уже висело высоко над горизонтом.

Просыхает под неярким солнцем до блеска отдраенная палуба. Скользят среди облаков паруса. Мы уже обогнули мыс Скаген, и видна вдали датская земля. Конец июля. На полубаке гремит музыка, ребята вырядились в желтые регатские маечки с клипером «Катти Сарк» и клетчатые шорты, купленные в Эдинбурге, и лихо отплясывают с девчонками с английского «Малькольм Миллера». Сегодня у курсантов праздник, чествуют разом тех, кто явился на свет в июле.

Я стоял в сторонке, у борта, и смотрел на далекий берег. И вдруг кто-то тронул меня за плечо. Гретхен! Но разве можно было называть ее безумной?! Волны белых длинных волос обрамляли загорелое лицо, синие глаза светились. Синий с белым «адмиральский» костюм с золотыми галунами подчеркивал легкость ее фигуры, а в руках горели рубинами два бокала с вином.

— Я ужасно не люблю журналистов, они вечно суют нос не в свое дело. Но капитан сказал, что вы — бывший кадет. — И в знак дружбы протянула мне бокал.

Потом, вы не поверите, — мы танцевали. Она рассказала мне, что бросила свой домик под Гамбургом, сад с вишнями и яблонями, своих внуков и, да-да, правнука, когда узнала, что в Бремерхафен приходит бывшая «Падуя» — «Крузенштерн». Она села на велосипед и отмахала 250 километров, чтобы хоть немного, но поплавать на старом барке.

— Мы с ним, как близнецы, — смеялась она заливисто, — родились в одном городе, в одном и том же году!

У самого борта светились огни Фредериксхавна. Гретхен ушла, у нее еще были какие-то дела — как-никак, она руководит клубом «Друзей «Крузенштерна». Как ее настоящее имя? Да зачем знать? Пусть она так и останется «безумной Гретхен». А для меня так и останется загадкой, зачем ей понадобились старинные песочные часы.

Бригантина называлась «Жан де ля Лун»...

Вот мы и добрались наконец до маленького датского городка Фредериксхавн, но сразу на берег мне сойти не пришлось. Только я собрался пойти в город, как вижу: навстречу мне по трапу поднимается курсант Миша с рюкзаком за спиной.

— Миша, привет, ты где пропадал?
— Да мы с ребятами по «интерченчу» на шотландской бригантине ходили.
— Ну и как?
— Класс!
— Тогда пошли в мою каюту. Все подробно расскажешь.
Миша снял рюкзак с плеч, взъерошил волосы, курносый нос пополз вверх, глаза засветились:
— И вы мой рассказ в «Вокруг света» опубликуете?
— А как же иначе, Ми-и-ша!
Его обветренное лицо превратилось в сплошную улыбку:
— И журнал пришлете? Домой, маме, во Псков?
И вот мы сидим с Мишей в каюте и одновременно перемещаемся в прошлое, в тот вечер в Бремерхафене...

— Вечером 25-го июля, — начал рассказ Миша, — мы с ребятами начистились, нагладились, навели марафет и с рюкзачками выскочили на причал. Немцы на моторной лодке отвезли нас на бригантину. «Жан де ля Лун» называлась она... «Лунный Жан», что ли... — строилась-то она во Франции, в 1957 году. Два года назад ее перекупил шотландский капитан Джон Рид, и теперь они с Шеллой, с женой, «гоняются» и берут молодых ребят «оморячивать». Ну, это я уж потом узнал. А тогда — подплываем на моторке, а у них — носки на веревках сушатся, рубашки, белье какое-то. Вся палуба завешена, да и команда какая-то зачуханная — девочка и трое парней. Остальные по «интерченчу» к нам на «Крузен» ушли. Поднялись мы на палубу, а Славик, приятель мой, оглядел все это неодобрительно и говорит: «Ванька с Луны», вот как называется эта посудина».

Нам показали где что, потом покормили — на палубе куча блюд — выбирай, что хочешь. А пиво за свои деньги, в баре. Каюта хорошая, удобная, но иллюминаторов нет. Кругом темное дерево — вся бригантина отделана под старину.

Утром вышли в море, познакомились с капитаном. Он угрюмый такой, неразговорчивый, а жена его, Шелла, веселая, добрая. Старпом, он же боцман, тоже с женой. Еще там был художник, моряк хороший — клево узлы вязал. И лесник, тот уже вовсе дедушка, лет 45-50, хотя совсем новичок. Но всем им, видно, нравится плавать. Не ради гонок — на старости лет мир посмотреть.

Идем первый день — ветер хороший, баллов 5-6, палубу заливает, качает вовсю — мы-то на огромном «Крузене» к качке не привыкли. Ну, мы «чаек и попугали»... Понимаете, да?
— Понимаю, Миша.
— Вот. А когда принялись за дело, то и «про чаек» забыли. Делали все. С утра до вечера, с ночи до утра — кому какая вахта выпадет — и паруса поставить, и перебрасопить реи, и на камбузе помогать, и гальюн драить.

В парусах у нас больше всего Славик разбирается. Мы-то все радисты, а он с судоводительского, профессиональный яхтсмен. Он в этом деле «черепит». Как только вышли, он сразу посмотрел на паруса и говорит старпому: «Ну что такое! Что это у вас паруса хлопают?! Надо набить». Старпом так вежливо: «Давайте набьем». Набили. Отлично поскакали.

Все они, конечно, фанаты, но не профессионалы. Даже снасти не помнили, где какая. И к каждой таблички прицепили, — где шкоты, где брасы. Капитан, конечно, знал, но вот дает он команду старпому-боцману, а тот достает тетрадочку и по тетрадочке шпарит команды. Вот он орет нам что-то, а мы на него тупо так смотрим, по-английски не врубаемся. Тогда он что-то орет художнику, художник что-то леснику показывает, а тот и сам ничего не знает, рыскает: «Где же этот фал, черт бы его побрал!» Лесник дерг за одну веревочку — нет, не та. Дерг-дерг другую — ага, поехало. Значит, это фал. Потом и мы приноровились. «Рей за фал поднять!» — поднимаем. «Шкот потравить!» — тянем этот шкот. А потом решили английские команды упростить. Отдавать назад, травить, — у нас просто: «Изи!» А тянуть — просто «Пул!» А ветер хороший, но изменчивый. Надо часто реи поворачивать, брасы тянуть. Ну, мы и кричим друг другу: «Пул! Пул! Пул зе брейз!» Смотрим, а англичане катаются по палубе. Прямо помирают от смеха. А мы растерялись: чего они ржут?

Крис, отличный парень, нам все и объяснил: «У нас «пул», в смысле «тянуть», говорят совсем в других случаях. В смысле «пул зе герлз», понимаете, да?
— Не-е, Миша, не понимаю.
— Ну, это по-русски будет...
— Миша! Не надо по-русски. Что скажет мама во Пскове?!
— Ну да! А мы орем «Пул зе брейз! — тяни брасы!» Заржешь тут...

Ничего, освоились. Зато в морском деле мы дали фору их кадетам. Они как? Лезут по вантам — за каждую балясину пристегиваются. Раз! Поднялся — пристегнулся. Два! Поднялся — пристегнулся. А нам: «Двое русских, на топсель!» Мы ремни надели — у них такие лифчики под грудь, — и «фр-р-р!» — взлетаем, ставим, вниз слетаем. Фр-р-р! — порхаем только! У нас же привычка, у нас же на «Крузене» мачта с мачтой соревнуется, кто быстрее паруса поставит. Они на этом «Ваньке с Луны» еле ползут на самый верх. А нам что эти 25 метров! У нас на «Крузене» пятьдесят пять... Да мы и когда по реям разбегаемся — не пристегиваемся.

Они только удивляются, а мы фрю-юить, и все сделали. А потом и англичане за нами бегать стали. Поняли, что к ним пришли не болваны, а люди бывалые. Ну а Славик, тот вообще раздухарился, старпому стал указывать — что подобрать, где подвернуть. Старпом уже на второй день ему сказал: «Надеюсь, вы меня хоть чему-нибудь научите». А Славик так процедил сквозь зубы: «Мэ-э-би..» Дескать, может быть.

Сначала мы, как и все парусники, шли вдоль западного побережья Германии. А как вышли к Дании, то повернули на северо-восток и пошли датскими озерами.

— А был какой-нибудь смешной случай, кроме «пул зе брейз»?
— Навалом. Зашли мы в какую-то рыбацкую деревушку, капитан взял на нашего «Ваньку» еще двух ребят. Из Дублина, с ирландской шхуны. И вот день идем, другой, а у этих ирландцев рожи хмурые, надутые. Ни с кем не разговаривают. Мы к ним вечером подошли: «Чего вы, ребята, такие смурные? Что вам не нравится?» А они так плечами пожали, рожи сделали и говорят: «Мы ничего не понимаем. Шотландцы так быстро говорят — ничего не понять». Мы так и сели. Свои вроде, шотландцы и ирландцы, а друг друга не понимают. А как нам быть с нашим английским?!

Итальянцы задавали тон. У них были резиновые шары, которые они наполняли водой. Бросишь — разрываются, как бомбы. Вот они идут вдоль причала, вдоль строя кораблей, и бомбят. А англичане еще не завелись, не зажглись еще. Хмуро так смотрят. А потом уже, в другом порту, англичане завелись. Брандспойты врубили, ведра с водой приготовили. Пиратский флаг подняли — проснулось, наверное, их «дрейковское» прошлое. Решили взять итальянцев на абордаж. Англичане все ближе, ближе, а итальянцам хоть бы хны: покуривают, разговаривают, на англичан даже не смотрят. Англичане — бах! бах! — ведра с водой на них. Ноль внимания! Англичане уже сошлись борт о борт — бах! бах! — отбомбились. Собрались отходить. И вдруг из люка выскакивают два итальянца, и вот такие шары у них, ну, литров по шесть. Бабах! — англичанам — бабах! Прямо в кокпит. Ну, у тех внутри потоп, все залило! Англичане прямо ошалели. Вот на таких нотах мы и шли...

Вышли из озер в пролив — тут и большие парусники появились. Наш «Крузен» увидели, и нам домой дико захотелось. На «Крузен».

Вот последний вечер, в Фредерике — хавн пришли, уже у причала стоим. И «Крузен» рядом стоит, на который все так рвались. Последний вечер, поужинали все вместе, и Шелла, и капитан, и старпом с женой, и художник, и лесничий, ребята все, Крис... Я не понимаю, что с нами произошло, только Славик спрашивает у капитана: «А можно нам еще на ночь остаться?» И мы все: «Может, можно? Койки-то пока свободны». Рвались-рвались, а тут на тебе: «Хотим остаться. Последнюю ночь...»

Датский городок Фредериксхавн и явление Брайана Винтера

Всякое плавание хорошо еще тем, что, ступив на берег, ты по-новому ощущаешь все земное.

Утонувшая в теплом августовском тумане белая сторожевая башня, темные готические своды кирхи и ее острый шпиль, уже купающийся в утреннем солнечном потоке, и огромный черный якорь на яркой изумрудной траве, улица, сошедшая с картинки к сказке Андерсена, где у красных кирпичных стен еще мирно спят табуны велосипедов, — все это маленький датский городок Фредериксхавн на севере Ютландии. Все так необычно после бесконечных просторов Северного моря.

Паруса на реях кораблей плотно укатаны и пока не доступны ветру.

«Крузенштерну» предстоит прощание с регатой, он уходит в Петербург, на Балтику. Ему надо готовиться к своему первому кругосветному плаванию в честь трехсотлетия русского флота.

И я брожу вдоль причалов Фредериксхавна, вдоль бортов привязанных к берегу кораблей. Когда я вас теперь увижу, «Лорд Нельсон»? До встречи, «Великая герцогиня Елизавета». Счастливого плавания, «Сэр Уинстон Черчилль»!

И тут я слышу, как на соседней маленькой яхте что-то грохнуло, и раздались до боли знакомые русские комментарии по этому поводу. Я, как на зов трубы, бросился на этот голос. Яхта, точнее шлюп, называлась «София». Люк открылся, и из него высунулась фигура в плавках.

— К вам можно? Не спите? — осторожно спросил я.
— А мы и не ложились, — сказал человек, потирая голову.

Он стянул с веревки маечку с клипером «Катти Сарк» и согнулся над люком: «Василий! Сотвори гостю чашечку утреннего ароматного кофе!»
Я пролез в люк и чуть не столкнулся лоб в лоб с сидящим на койке.
— А-а, проходи, садись, — сказал он
таким тоном, словно знал меня сто лет.
— Сейчас Вася кофейку даст. Ты как сам-то?
— Хорошо, — сказал я.
— Тогда все путем, — сказал он и улыбнулся. Тогда я понял, что это и есть капитан шлюпа «София». Такая улыбка, такой голос, такой седой ежик на голове могут быть только у яхтенного капитана.

То, что называлось «утренний кофе», пошло хорошо, и уже через пять минут капитан, известнейший питерский парусный гонщик, рассказывал мне о том, как они, на другой, правда, яхте, перевернулись на Балтике вверх килем.

— Такой волны я не видел никогда, она была зеленая и высотой...

Я так никогда и не узнал высоты этой волны, потому что сначала прибежал связной из штаба гонок и объявил, что через час совет капитанов.
Ну, есть еще время, — сказал капитан, — так вот, волна была такой высоты...
— Капитан, — всунулась в люк фигура, теперь уже в маечке, — мы будем что-нибудь брать у шипшандлера?
— Погоди ты со своим барахлом, — сказал капитан, — дай с человеком поговорить. Так вот, высота волны была такой, что... — Но тут раздался грохот, послышались «шаги командора», появились сначала джинсы, потом огромное туловище в клетчатой рубашке и, наконец, сияющая физиономия.

— Ты из «Вокруг света», — утвердительно проговорил он быстро и чисто по-русски, но с легким прибалтийским акцентом, — я тебя уж час разыскиваю.

Я был на «Крузенштерне». Там тебя нет! — сказал он мне.
— Естественно, — покивал головой капитан.

На датский берег высадились шведы, как сотни лет назад. Но праздник должен закончиться общим миром.
— А-а, ага, — сказал пришедший, — я понял, — глаза его весело округлились, — я хорошо понимаю по-русски.
— Вася, подай гостю кофе, — сказал капитан.
Вася подал. Гость улыбнулся.
— Я хорошо знаю капитана. Я тут часто бываю. Мой штаб стоит рядом. Я — Брайан Винтер. Начальник штаба переводчиков. Я — морской офицер, но мне надоело быть военным. Я теперь пишу для нашей газеты. Ты мне должен помочь. А я помогу тебе. Идет?

— Идет, — сказал я. — Но чем я тебе могу помочь здесь, в Дании?
— В Дании не надо. Мне нужно сделать очерк о хорошем русском моряке. О Коломенском, вашем капитане, полны все газеты. А мне нужен простой моряк.
Тогда лучше Шуры Михайлова нам никого не найти.
— Шура — это кто? Кадет?
— Шура — это вечный кадет. Он с большущей седой бородой. Под парусами обошел все океаны. Рулевой на «Седове».
— Идем скорее, — сказал Брайан, поднимаясь и хватая меня за руку...

Боже великий! Что на свете делается! Не успеешь попить кофейку, а мир вокруг уже иной — причалы запружены людьми, палит пушка, проходит строем артиллерийский королевский полк. Красные, черные, желтые мундиры, синие ленты, золотые бляхи, пики, ботфорты, сабли, знамена, черные длинные парики, букли из-под голубых шляп. Дамы в платьях с кринолинами везут в повозках провиант, дети бегут за ними. Крики, музыка, смех.

— Что такое, Брайан? Война начинается?
— Война будет чуть позже. Наш городок маленький, но мы вам что-то покажем. Мы — маленький народ, но мы что-то умеем. Подожди... Нужно искать Шуру!

А Шуру-то и искать было нечего. Он сидел у трапа «Седова», вязал длинной деревянной иглой морские сувениры и ставил печати собственного изготовления — паруса «Седова».
— Шура, познакомься, Брайан Винтер из газеты. Хочет написать о тебе. Мы не помешаем твоему бизнесу?
— А-а, какой бизнес, чего ты городишь? Просто сижу на солнышке, надо же что-то делать. Сижу, никуда не хожу. Чего зря подошвы бить? И так все перед тобой проходит.

Он сложил все свои снасти в мешок.
— Пошли в каюту.

Каюта у Шуры — клад для искателей романтики. Картины с парусниками не в рамах, а окантованы манилой и сизалем, раковины, ножи, плотницкие инструменты, а в открытый иллюминатор влетает ветер с моря, гремит веселая музыка. Солнечно и прохладно.

— Усаживайтесь, — суетится Шура.
И уже мурманская вяленая рыба на столе и банка с солеными огурчиками. Я сажусь. А куда исчез Брайан? Веселый Брайан появляется в двери с гроздью пивных бутылочек в огромных лапах.
— «Карлсберг», — отдувается Брайан. — Я быстрый?
— Не то слово.
— Я уже знаю, как назову рассказ про Шуру. «Здесь мой дом».

Долго мы сидели в каюте у Шуры. Брайан все спрашивал, а Шура рассказывал. Не про то, как рвут паруса ураганы в Атлантике, не про то, как ломают мачты тайфуны в Великом Тихом океане, и не про то, как с шестнадцати лет пришлось ему крутить штурвал парусника под палящим тропическим солнцем, в крутящей соленой волне, которая пытается смыть тебя за борт, и совсем не про разные города под пальмами, а про блокадный Ленинград. Как нашли его на улице под трупом... Бомбежки, голод и холод помнил он плохо. А вот какое-то жуткое ощущение страха осталось. И бесконечная белая пелена. А потом бродяжничество, изоляторы, детские дома. Он не знал своего настоящего имени. Его подобрала чужая, такая же бесприютная, как и он, семья, но дала она безымянному мальчишке имя и свою фамилию. Жили они в Кронштадте. И увидел однажды Шура Михайлов, как из белой леденящей пелены выплыл белый парусник.

— Я только на парусниках и ходил. Мне они как-то по душе. Я на всех регатах побывал. На самой первой, в 74-м, на самой знаменитой, американской, в честь плавания Колумба. А на будущий год «Катти Сарк» соберется у меня дома, в Петербурге.
— У тебя есть жена, дети? — спросил Брайан.
— Да как же не быть? Есть. Только редко их вижу...

На горизонте появились шведы

Я только поднялся на салинг второго грота, чтобы с высоты снять всю гавань Фредериксхавна с парусными кораблями, и тут внизу, на палубе, появился Брайан. Он что-то кричал, размахивал руками, показывал куда-то. Не дождавшись, пока я спущусь, он сам побежал по вантам — ко мне навстречу.

— Давай! Скорее! Они уже появились! — Он еле дышал, а глаза были круглые-круглые.
— Кто появился, Брайан?!
— Шведы! Шведы! Чего ты копаешься! На горизонте шведские корабли!

На причале стоял маленький автомобиль Брайана, мы бросились в него и помчались вдоль причала. Песчаный берег залива был усеян людьми, а по синей полоске горизонта медленно двигались белые парусники.
— Мы им покажем! Мы — маленький народ, но мы им покажем! — Брайан сигналил что есть мочи, и от нас шарахались испуганные пешеходы.

Машина врезалась в песок, Брайан закричал что-то по-датски, вероятно, неприличное, и мотор заглох. Я выскочил из машины, начал ее толкать, и она окончательно застряла в песке.

— Ничего! Бросим ее! Добежим скорее! — схватил меня за руку Брайан, и мы бросились к заливу.

А сражение уже начиналось. Уже выкатили на берег пушки, поджигали фитили, солдаты в красных мундирах с барабанами, со знаменами, с ружьями наперевес шли грозным строем. Впереди, размахивая саблей, подпрыгивал в песке великолепный офицер в длинном черном парике. А на высоком зеленом холме среди деревьев был разбит шатер, и сам король (Фредерик?) глядел в подзорную трубу на приближающегося врага и давал указания своей свите. Войска уходили все дальше и дальше к берегу, а совсем далеко, у самой воды появились и шведы в черных мундирах, с пиками наготове. Вот-вот грянет бой — мы с Брайаном протиснулись сквозь толпу, но дальше все поле боя было оцеплено, и дорогу нам преградил грозный охранник. «Дальше нельзя! Там война!»

Я полез в сумку за фотоаппаратом и тут к ужасу своему обнаружил, что...
— Брайан! Мне нужно на корабль!
— Забыл пленку? — спросил догадливый Брайан.
— Пленка есть. Но я забыл специальную оптику. А отсюда ничего не снимешь.
— Ничего! Я начальник штаба переводчиков. Нас пропустят.

Брайан подбежал к одному из оцепления, другому, третьему — и все качали головами: «Нет!» И показывали рукой: «Там пушки палят!»
— Сними что-нибудь отсюда, — сказал сконфуженный Брайан.

А что мне снимать отсюда?! Эти маленькие точки?! И я побежал искать слабое место в укреплении. Зашел я с одного фланга — тут же наткнулся на решительное «Нет!» Зашел с другого — ну до чего упрямые эти датчане! Побежал в какие-то заросли, что вели к пригорку, где расположился король со своей свитой, — и тут же из кустов выскочили двое полицейских и преградили дорогу.

Бедный «Вокруг света»! Он не увидит войну датчан со шведами! И тут меня осенило. Ведь вчера вечером предусмотрительный Брайан познакомил меня с мэром Фредериксхавна, веселым датчанином со шкиперской бородой. У меня же есть его визитка! Более того, визитка лежала в кармане вместе с красной, советской, с гербом и молотом, книжкой «ПРЕССА». Я вытащил сокровища, выбрал посимпатичнее охранника и, чередуя русские, немецкие и французские слова, стал торопливо объяснять ему, что журналу «Вокруг света» надо быть в центре сражения, что надо снять славных датских воинов во всей их красе и что сам мэр дал «добро» «военному корреспонденту». То есть мне. И я потыкал пальцем в грудь для полной убедительности. Офицер повертел красную книжицу, потом взглянул на визитку мэра и вмиг изменился в лице, весь подобрался и, как церемониймейстер на балу, согнулся в поклоне.

Я бросился в атаку!

Палили пушки, все было в белом дыму. Красные датчане сражались с черными шведами. Кто колол пикой, кто рубил саблей. На поле лежали «убитые». Дамы в длинных платьях выносили «раненых». Я щелкал и щелкал. А пушки все палили. И тут только я заметил, что у всех солдат... уши заложены ватой! У меня ваты не было.

Наконец я увидел, как шведский адмирал снял шляпу, бросил на песок оружие и поклонился датскому офицеру. На холме ликовал король со свитой, били в барабаны барабанщики, из пушек вылетали белые клубы дыма. Но ни радостных криков, ни барабанной дроби, ни грома пушек я не слышал...

Какие-то слабые отголоски реально звучащего мира появились только после третьей кружки «Карлсберга».

— Брайан! — кричал я. — Понятно, что датчане — это солдаты местного гарнизона. А кто сражался за шведов?
— Шведы! — орал Брайан.
— Какие шведы?! Настоящие шведы?!
— Ну а какие еще могут быть шведы? Самые настоящие, с того берега шведы. Они приплыли на своих парусниках и проиграли нам сражение.
— И они согласились проиграть?!
— А что им оставалось делать? Это же наш праздник. На их праздник мы поплывем к ним, и тогда мы проиграем им сражение!

Таинственная ночь, или Славная пивнушка возле шхуны «Возвращение Марко Поло»

Как незаметно пролетел июль! Торжественные парады, волнующие гонки — все стало вдруг временем прошедшим. Словом, весь песок перетек на донышко Гретхеных стеклянных часов.

И вот прощальная ночь. В гавани тихо и темно. С моря тянул прохладный ветер. Столики вокруг нас опустели.
— Давай по последней, — сказал
Брайан. — Скооль!
Мы вышли на причал и пошли вдоль кораблей. Людей было немного, но все они двигались в одном направлении. И, вот что странно, с каждым шагом людской поток становился все плотней, все стремительней, и вскоре нас понесло с такой скоростью, будто где-то вот-вот начнется низвержение в Мальстрем.
— Что происходит, Брайан?!
Я не услышал его ответа — течение понесло меня куда-то в сторону. Брайан, как опытный пловец, схватил меня за руку и потащил к берегу. Наконец мы остановились у самого края причала. Позади бурлило людское море, впереди — расстилалась спокойная гладь гавани.

И вдруг откуда-то с неба полилась протяжная, таинственная, щемящая музыка. На кораблях разом вспыхнули огни, и стало видно, как маленький катер мечется по гавани, разбрасывает клубы белого густого дыма и исчезает в них, как в облаках. С неба грянули торжественные трубы, острый зеленый луч прорезал темноту, в воде отразилась ослепительная дорожка, в тысячу раз ярче лунной, по которой медленно плыл белый парусник. На борту его стояли король со свитой, в черных и красных парадных мундирах датские и шведские офицеры, дамы в роскошных нарядах, барабанщики, знаменосцы. Следуя за таинственным лучом, они сошли на берег, и их закружил ликующий человеческий Мальстрем.

— Вот и кончилась война! — закричал Брайан. — Мы маленький город!
Но нам есть что показать! Мы делаем самые мощные в мире лазеры. Смотри, смотри!

Из-за мачт кораблей, из-за портовых сооружений, сбоку, сверху, со всех сторон в темноту врезались острые ослепительные зеленые лучи, от берега к берегу, через весь залив. Гавань вспыхнула зеленым светом, в небе поплыли изумительные изумрудные облака. Пронзительный голос труб небесных — и громом ударили барабаны, и заметались в бешеном танце зеленые лучи, образуя немыслимые геометрические фигуры. И вдруг — все лучи сошлись в одной точке! Разом стихли все барабаны и полилась печальная прощальная музыка. Лучи заскользили по мачтам кораблей. Словно огни святого Эльма вспыхнули на реях, мириады огней отразились в воде, и в фантастическом море поплыли призрачные «летучие голландцы». Клубящиеся облака прорезали зеленые молнии, и грозная штормовая стихия завладела небом.

Я видел ночные грозы в штормовой Атлантике, однажды мы даже попали в «глаз циклона», но такого не видел и не переживал никогда...

Мы шли вдоль уснувших кораблей, а во мне все кипело это торжествующее море.
— Смотри, Брайан, какая роскошная шхуна! «Return of marco polo» — «Возвращение Марко Поло». А носовое украшение! Странник-старик с синим земным шаром в вытянутых руках. Это Марко Поло «вернулся, пространством и временем полный»! Ты видишь, Брайан, как сквозь черную смоляную обшивку шхуны проступает синее самаркандское небо? Плывут минареты, звенят колокольчиками верблюды, ветер сдувает песок с желтых гребней барханов... Погонщики в зеленых тюрбанах, в тюках синие китайские чаши, кроваво-алые шелка, в мешках корица, гвоздика, мускат... Ты чувствуешь запах пряностей? Брайан?!

— Я чувствую запах пива, — сказал спокойно Брайан. — Здесь недалеко есть славная пивнушка.

Пивнушка, действительно, была в двух шагах, и, несмотря на поздний час, к стойке надо было проталкиваться. Пивнушка гудела, как рой растревоженных пчел. Белокурая хозяйка датчанка ловко крутила краники, наливала пиво, доливала, стряхивала линеечкой пену, веером раздавала кружки, припевала, приплясывала, трещала пальчиками по клавишам кассы; к ней подбегал мальчонка-официант с пустыми кружками и под хохот всей пивнушки стрелял в нее из водяного пистолета. Славная пивнушка!

— Возьмем по последней, — сказал Брайан. — Кончил дело — гуляй смело.
— Где это ты набрался: «на посошок», «по последней»?
— Я твою Москву хорошо знаю. Скооль! — мы стукнулись кружками.
— Я в консульстве пять лет работал.
— В Москве? В датском консульстве? В переулке Островского?! Брайан!

Да мы с тобой соседями были! Я рядом жил, в Лопухинском. А мимо твоего консульства три раза в день собачку водил прогуливать в скверик. Де-е-ла! Ты помнишь овощной на углу?

— Ага! Там хороший портвейн был. Знаю! Скооль!
И тут наша белокурая датчанка ударила в колокольчик. Динь, динь!
— Закрывают, Брайан?
— Что ты! Эта пивнушка с секретом. После этого звонка целый час можно пить без денег. Сколько сможешь! Я тебе говорил, славная пивнушка!

Ах, какая ночь. — «У меня брат на Фарерских островах. Летчик. Мы с тобой поедем к нему. Скооль!» — «Скооль, Брайан!» — «Будем писать вместе. Два взгляда на одно путешествие. Хорошо я придумал? Скооль!» — «Скооль, чудно, Брайан! А там недалеко до Гренландии». — «О-о, там у меня много друзей. Мы маленький народ, а друзей много. Скооль...»

Вот и кончается ночь. Небо светлеет, растворяются звезды. Где-то тоскливо гудит пришедший из Швеции первый паром. Светятся вдали огоньки-иллюминаторы «Крузенштерна». Причал, где стояла шхуна «Возвращение Марко Поло», пуст. Остроклювые птицы слетелись на миг на сказочный праздник, чтобы исчезнуть в темном, холодном море.

— До встречи, Брайан. До встречи.
И Брайана тоже проглотила темнота. Где встретимся? На Фарерах? В Гренландии? Или это только иллюзии славной пивнушки? Я подхожу к трапу «Крузенштерна». Вахтенные уже в теплых бушлатах. Скоро холодная Балтика. Я подожду подниматься на борт. Краснеет полоска моря. Стою у холодной, темной воды. Возвращаюсь к причалу, где стояла шхуна «Возвращение Марко Поло» Я слышу, как кто-то топает вдали. Еще один загулявший?

— Брайан, ты?! Что случилось?
Он смеется. Глаза круглые-круглые, рот до ушей.
— Забыл. Забыл сказать. Встретимся в Петербурге, на регате «Катти Сарк». Ты будешь встречать меня. Я буду стоять на палубе датской шхуны как Марко Поло, и в руках у меня будет... синий земной шар.