Серая глина Сертана

Антонио лепил его из темно-серой глины споро и сноровисто, почти не отрываясь. Хотя он выполнял индивидуальный мой заказ и у фигурки должны были быть нестандартные размеры и поза, его руки сами придерживались привычного темпа и приемов. Антонио уверенно отрывал нужной величины куски, макал пальцы в миску с водой и раскатывал на столе шарики или колбаски в зависимости от того, что хотел вылепить: голову или ногу. Он выглядел за работой как добросовестный трудолюбивый ремесленник, а не скульптор, и все же это было рождением не просто статуэтки, а нового вида народного искусства Бразилии.

Отец Антонио был простым гончаром, как совсем недавно и многие жители поселка Алто-до-Мора в штате Пернамбуко.

 

 

Стояла зима — так на засушливом северо-востоке Бразилии называют время года, когда дожди становятся более вероятными. Но небо было ясным, а жара в тех, близких к экватору, местах достигала сорока градусов в тени, даже под черепичной крышей мастерской Антонио. Не приносил облегчения и ветер, врывавшийся в незастекленное, как у всех крестьянских хижин, окно. Ветер приносил незнакомые европейцу запахи растительности, собранные им над раскаленной солнцем полупустыней, заросшей кактусами и колючими кустами.

Только у самых домиков Алто-до-Мора ютилась кое-какая зелень, обязанная жизнью ручейку, протекающему у подножия холма. По его склону и взбиралась единственная улица поселка. Алто-до-Мора существовал лишь благодаря ручью и глине. Поселок с незапамятных времен снабжал посудой окрестных жителей, а в соседнем городе Каруару, крупном ярмарочном центре, гончары и по сей день занимают несколько торговых, рядов. Но теперь наряду с горшками на прилавках теснятся обожженные глиняные фигурки, плод фантазии и таланта местре Виталино.

Звание «местре» получают в Бразилии мастера разных искусств. А местре Виталино был — он уже отошел в лучший мир — еще и основателем нового в народном искусстве жанра глиняной скульптуры. Нельзя сказать, что прежде бразильские умельцы не делали фигурки. Еще индейцы некоторых племен лепили из глины своих божков, а на северо-востоке, например, на берегах реки Сан-Франциско, жили резчики по дереву, которые украшали носовые части речных судов крупными фигурами чудовищ — «карранкас», подобных химерам собора Парижской богоматери.

Но не они вдохновили гончара из Алто-до-Мора, когда он стал лепить обыкновенных глиняных мужчин и женщин.

Портрет местре Виталино — единственное, но не случайное украшение в мастерской Антонио. О местре говорят с благоговением: нынешнее искусство Алто-до-Мора в основном копирование созданных им образцов, иногда удачное, порой просто подражательное. Антожио — один из лучших последователей Виталино, его родного дяди. Он видел, как появились из его рук первые фигурки крестьян северо-востока. У местре Виталино под руками имелся нужный, исстари и до сих пор чтимый профессиональными скульпторами материал, были навыки работы с ним. Да и потом хороший горшечник всегда художник. Так что ему остается сделать лишь маленький шаг, чтобы стать скульптором; его около пятидесяти лет назад сделал местре Виталино.

— Он был хорошим гончаром, и искать другого дела ему не было никакой нужды,— рассказывал Антонио, не отрываясь от работы. — Но сколько ни мудрил с горшками, ему этого было мало. Почему? Никто не знает. Душа просила...

— А разве в Алто-до-Мора не лепили куколок, хотя бы для своих детей?

— Конечно, лепили. Но зарабатывать этим себе на хлеб, изготовлять на продажу никто и не пытался — не надеялись найти покупателей.

— А почему местре Виталино попытался?

— Это получилось случайно. У него накопилось столько этих фигурок, что любители керамики обратили на них внимание. Но главное, конечно, в том, какие у него получались фигурки.

Продукция последователей местре, в том числе и Антонио, продается примерно по три штуки на один американский доллар. Многофигурные композиции, правда, стоят больше. Но изделия самого местре Виталино, если удается их найти и доказать его авторство, оцениваются в десятки и сотни раз дороже. Их коллекционируют бразильские миллионеры: это выгодное помещение капитала — со временем набор фигурок местре Виталино будет цениться не дешевле произведений старых мастеров. Однако самому местре платили в свое время столько же, сколько теперь Антонио. Из материальных благ всё, что он получил в жизни,— это домик, немного просторнее обычных мазанок северо-востока, построенный ему за счет администрации штата на окраине Алто-до-Мора.

Не разбогател и Антонио, хотя ему помогает вся семья. Пока он выполнял мой заказ, дети — их восемь — тоже работают: готовят отдельные несложные детали для фигурок людей и животных. После обжига в гончарной печи, когда фигурки приобретают цвет терракоты, жена их раскрашивает. Для многофигурньгх композиций раскраска просто необходима, чтобы они не сливались в глиняную неразбериху. И кроме того, каждой для выразительности капелькой белил отмечают глаза и ставят в центр черную точку зрачка. Жена обычно и отвозит продукцию на ярмарку,

— Ну и сколько вы вместе зарабатываете в месяц? Хватает на жизнь?

— Не хватило бы, чтобы прокормиться, но у нас есть огород.

— А в засуху ручей не пересыхает?

— Воды становится мало, это бывает. Однажды мне из-за этого пришлось стать ретиранте и попытать счастья в Сан-Паулу.

Ретиранте — беглец от засухи и нищеты. Чаще они месят красную пыль дорог северо-востока целыми семьями, в установленном обычаями походном порядке: впереди хозяйка с младшим ребенком на руках, за ней отец с котомкой, ружьецом и всеобщим любимцем — зеленым амазонским попугаем на плече. А следом — сыновья и дочери, зятья, невестки и внуки. Бегство от засухи — одна из самых разработанных тем в бразильском профессиональном искусстве. Не обошли ее и гончары Алто-до-Мора. В мастерской Антонио среди нагромождения готовых фигурок на углу стола сплоченные семейные отряды ретиранте выделяются пестротой одежд и подвижностью. Движение — непременная, объединяющая всех персонажей глиняного калейдоскопа черта.

Пешие путники, извозчики на арбе, водоносы, кружевницы, склонившиеся над подушкой с коклюшками, и хозяйки, толкущие зерно в ступе. Может быть, именно это пойманное движение, талантливо схваченное и переданное бывшими гончарами, превратило их фигурки из семейной забавы в национальную ценность.

Бывает, что отдельные трудовые процессы скульптор из Алто-до-Мора разделяет на эпизоды, как кадры кинопленки, останавливает отдельные моменты работы.

Вот пастух гонится верхом за коровой, пытаясь свалить ее наземь рывком за хвост — обычный прием на северо-востоке Бразилии. А вот другая группа — тот же пастух, спешившись, вяжет поваленной корове ноги.

Одно только не воспето в глине мастерами; покой, тот самый покой, неудержимое стремление к которому, как отмечают добросовестные, но заезжие исследователи жизни северо-востока, приписывается его жителям. Выдающийся писатель Эуклидес да Кунья, открывший северо-восток для читающей Бразилии в начале века, писал, например:

«Непобедимая лень, вечная вялость мускулов заметны во всем, в замедленной речи, в неопределенном жесте, в неуклюжей походке, в томительной каденции «модиний» (жанр народной песни, характерный сентиментальными грустными интонациями. — В. С), в постоянном стремлении к неподвижности и покою... Остановившись, он непременно обопрется о ближайшую притолоку или стену. Всадник, едва придержав коня, чтобы перекинуться двумя словами со встречным, тут же съезжает набок, опираясь на одно из стремян. Пеший, если задержит шаг — свернуть самокрутку, выбить огонь кресалом, поболтать с приятелем,— тут же падает (именно падает, точнее, не скажешь) на корточки и проводит немалое время в этой неустойчивой позе, опираясь на пятки и поддерживая равновесие большими пальцами ног. В полудреме, двигаясь не спеша за неторопливым стадом, пастух превращает своего коня чуть ли не в тот баюкающий гамак, где он проводит лучшую часть жизни».

Правда, да Кунья пишет, «что эта видимость вялости обманчива, и житель засушливой глубинки северо-востока преображается за секунду, лишь только обстоятельства пробудят спящую в нем энергию».

Но глиняная энциклопедия Алто-до-Мора, детально отразившая все подробности быта небогатой событиями жизни крестьянина, вовсе не обнаружила в ней покоя. При всем многообразии деталей, воссозданных в глине, вы не найдете, как не нашел я, среди них гамака. А ведь это портативное и пригодное на все случаи жизни изобретение индейцев заслужило быть запечатленным гончарами-художниками. Гамак — повсеместно распространенная, для бедняков — главная, нередко и единственная мебель в доме. В нем спят и на нем сидят — верхом. Однако фигурки Антонио и его коллег не лежат в гамаках. Не сидят они на корточках, не прислоняются к стене, что отнюдь не лишает основательности наблюдения да Куньи. Писатель за внешней вялостью сумел увидеть скрытую силу крестьянина северо-востока. Об этом же говорят и глиняные фигурки из Пернамбуко.

Все они на одно, лицо, словно на древнеегипетских росписях, эти копии героев местре Виталино: с короткими носами и вытянутыми подбородками. Мужчины отличаются от женщину лишь одеждой и бородой. Поэтому кажется, что гончары Алто-до-Мора лепят одного и того же человека в разные моменты его жизни, длинную глиняную биографию работающего без передыху, но бедного, бразильского крестьянина-сертанежо.

Многие мастера в поисках новизны соединяют фигурки в композициях. Кому-то, например, пришло в голову вылепить «дом маниоки», помещение, в котором этот корнеплод разрезают и, выжав из него ядовитый сок, подсушивают, растирают и получают нечто вроде манной крупы. Маниока — главная кормилица бедных, крестьян — неприхотлива, а они возделывают лишь землю весьма примитивно и не пользуются удобрениями и поливом. Особенно выручает маниока в засуху, когда погибают рис и кукуруза, но с маниоковых плантаций все-таки можно получить урожай. Зато, после уборки она требует специальной обработки, и для ее облегчения крестьянский ум давно придумал простенькие механизмы: их приобретают в складчину и пользуются ими сообща. Гончары трудолюбиво вылепливают все детали пресса, привод с колесом, печи и фигурки работников со знакомыми нам лицами. Но технология тут заслонила искусство. Тем не менее композиции представляют немалый интерес для этнографов. «Домов маниоки» становится все меньше — их теснит технический прогресс.

Только там, на северо-востоке Бразилии, я открыл для себя, что ярмарка представляет собой не только базар, но и целый фестиваль народного искусства. Этот источник открыл еще местре Виталино. В его время были многочисленные, тоже постепенно исчезающие вьолейро — бродячие гитаристы. Если повезет, и сегодня в ярмарочном шуме различишь особенно пронзительный звук — голос певца эпических сказаний, лирических эмболад или юмористических кантиг. Подыгрывая себе на шестиструнной гитаре, певцы скороговоркой выводят вереницы строф. Наполеоновские шляпы — когда-то парадный головной убор местных крестьян — раскачиваются в такт песне, посверкивая звездами из фольги. Главная тема, конечно, сердечная: «Ты кусай, змея, сильнее, не боюсь твоих зубов, на руках у моей милой меня вылечит любовь».

Певцы предпочитают выступать вдвоем, они подзадоривают друг друга язвительными уколами виршей, «Хочешь знать, Жоан, откуда на земле ослы берутся? Из твоих нескладных песен, из твоих мыслишек куцых!»

Вдвоем лучше еще и потому, что пока один поет, другой успевает обойти публику со шляпой. Пение может длиться часами, пока ярмарка не кончится. Но заключает речитатив непременная концовка: «У меня была коровушка. Я назвал ее Витория. Померла моя буренушка, вот и кончилась история».

Но редки стали поющие вьолейро, зато множатся в бесконечном количестве гончарами Алто-до-Мора их, глиняные памятники.

Очевидно, из устного фольклора пришли в фольклор глиняный и статуэтки кангасейро, вольных разбойников, бразильских Робин Гудов. В ту пору, когда местре Виталино с чувством вины откладывал в сторону пригодные для продажи горшки, тратя время и материал на как будто бесполезных куколок, еще были живы капитан Виргулино по прозвищу Лампиао, его подруга Мария Красивая и их товарищи. Но даже если местре сам видел живого капитана, в глине он воссоздал того Лампиао, которого донесла до него народная традиция: борца за счастье бедняков, гонителя богатых и власть имущих.

На прилавке у Антонио целый батальон кангасейро. Глиняные бойцы с оружием, в пулеметных лентах крест-накрест, стоят по двое и выделяются в толпе куколок, как нетанцующие на веселом балу. Среди куда-то стремящихся крестьян, хлопочущих домашних хозяек, среди действительно танцующих «ряженых многофигурного действа «бумба, мой бык» кангасейро стоят, как гвардейцы на посту, строгие и торжественные. Они не атакуюту не колют и не стреляют. Они берегут, охраняют то, что доверил им в легенде народ,— его мечты о справедливости, его надежды. Эта надежда ведет в дальнюю дорогу ретиранте, и кому лучше понять их, как не мастеру из Алто-до-Мора Антонио, который тоже совершил неблизкое путешествие в Сан-Паулу...

— А что же вы там не остались? — спросил я, наблюдая, как заказанная мною, блестящая от влаги темно-серая фигурка приобретает законченность.

— Там за все надо платить и все дорого. Тут у нас хоть дом есть свой, картошка своя.

— Но фигурки там, наверное, шли лучше?

— Шли хорошо, и платили дороже. Зарабатывал я в Сан-Паулу вчетверо больше, чем здесь. Но с семьей мы там не свели бы концы с концами. А жить без семьи радости мало.

Путешествие все же не прошло для него совсем без пользы. В серии фигурок появились новые персонажи, врачи в белых халатах у операционного стола. Наверное, нужно быть жителем нищего северо-востока, лишенного самых элементарных благ современной цивилизации, чтобы так точно и мудро избрать из всех носителей прогресса именно врачей. Впрочем, лица у них — все те же лица сертанежо с северо-востока.

Антонио заканчивал мой заказ. В мастерской по-прежнему, шла работа, разговоры прекратились, и только его жена что-то напевала.

Гончар расшлепал кулаком на столе кусок глины и в центре получившегося блина пальцами выдавил, донце шляпы. Мой работник, с мотыгой стоял готовый на столе. Ему еще предстояло пройти закалку в огне, чтобы окончательно родиться на свет. Нечего было добавить к глиняному изображению прокаленного ветрами и солнцем мужика — Жоао Нингема — безымянного Ивана, запечатленного в тот момент, когда он совершал святой подвиг бесконечного труда.