Луис Генри Салливан

В 1868 году в Бостоне произошло совершенно непримечательное событие: 12-летний мальчик, как и положено маленькому мальчику, гулял по стройке и увидел огромного, как ему показалось, и очень значительного человека в большой шляпе и с огромной бородой. Самым захватывающим было то, что все люди, работавшие на строительстве, относились к бородатому мужчине с огромным почтением и стремглав бежали исполнять любое его распоряжение. Пораженный мальчик спросил у рабочих об этом господине и услышал, что это -- архитектор. Мальчик прибежал домой и заявил отцу, что намерен стать архитектором. Так началась карьера Луиса Генри Салливана -- человека, который изобрел небоскреб.

 

 

Луис Генри родился 3 сентября 1856 года в Бостоне в семье выходца из Ирландии Патрика Салливана и дочери швейцарских иммигрантов Андрин Франсуа Лист. Семья имела артистические традиции: дед Луиса был малоизвестным ирландским художником, отец -- учителем танцев, а мать прекрасно играла на фортепиано. Ирландский дедушка-художник, вероятно, испытывал недостаток чувства ответственности, поскольку в один прекрасный день, гуляя с сыном Патриком по ярмарочной площади, ухитрился затеряться в толпе и с тех пор не давал о себе знать. Отец Луиса, напротив, был человеком ответственным и считал своим долгом воспитать сына достойным членом общества, а потому усиленно приучал его к спартанскому образу жизни: подъем в 5 утра, пробежка, обливание холодной водой у городского насоса, прыжки и метание камней. Мать же пыталась приучить его к миру прекрасного и звала сына на французский манер -- Луи-Анри. Луис рос энергичным и любознательным ребенком: в Бостоне он изучил каждую улицу, а в школе быстро научился воровскому сленгу и повадкам мелкого хулигана. Впрочем, рано зародившееся желание строить дома не позволило Луису вступить на неправильный путь.

После пожара 1871 года Чикаго представлял собой рай для архитекторов

В 16-летнем возрасте Луис поступил в Массачусетский технологический институт и с воодушевлением взялся за изучение архитектуры. Проучился он там недолго, поскольку быстро понял, что институт готовит скорее ремесленников, умеющих строить по шаблону, чем настоящих мастеров своего дела. Луис грезил о парижской Школе изящных искусств, однако, прежде чем поехать в Европу, он решил поднакопить практического опыта. Он ушел из института, проучившись всего один год, но считал себя уже подкованным теоретически. Гордый своими знаниями, Луис Салливан явился в контору Фрэнка Фернеса -- одного из лучших тогдашних архитекторов. Господин Фернес, выслушав рассказ Салливана о его успехах в учебе, рассмеялся ему в лицо, обозвал его идиотом, а всех ученых -- ослами, объявил, что знания, полученные в институте, не имеют никакой ценности, и принял Луиса на работу. От Фернеса Салливан узнал, что не бывает "архитектуры вообще" или "здания как такового", зато бывают конкретные задачи, которые надо решать с помощью наличных средств.

Следующим учителем Салливана стал знаменитый впоследствии Уильям Лебарон Дженни -- отставной майор инженерных войск, организовавший в Чикаго проектное бюро. Луис приехал в Чикаго, который представлял собой в ту пору большое пепелище, образовавшееся после пожара 1871 года. Выжженная пустыня, в которую превратился город, была настоящим раем для архитекторов -- за год после пожара в городское строительство было вложено больше $4 млн, что представляло по тем временам астрономическую сумму, и проектировщики были завалены заказами. В будущем именно Уильям Лебарон Дженни создал первое в Чикаго высотное здание с внешним металлическим каркасом, а потому можно не сомневаться, что для Салливана время работы в его конторе не пропало даром.

Высотные здания умели строить и до Салливана, но это были не небоскребы, а скорее очень высокие дома

Наконец в 1874 году у Луиса было достаточно опыта и денег, чтобы исполнить свою мечту -- он отправился во Францию и поступил в знаменитую Ecole des Beaux Arts -- парижскую Школу изящных искусств. Однако самый важный принцип, который он усвоил во Франции и верность которому сохранял всю жизнь, был преподан ему вовсе не в школе. Готовясь к поступлению, Салливан нанял репетитора по математике -- некоего мсье Клопе, который, просмотрев учебник Луиса по начертательной геометрии, посоветовал немедленно выкинуть его в мусорное ведро. Тыча в учебник, мсье Клопе говорил: "Смотри, вот правило с пятью исключениями, а вот теорема с тремя особыми случаями: здесь вообще одни исключения и особые случаи... Наши принципы должны быть столь широки, чтобы исключить любые исключения". С тех пор Салливан был уверен, что для любого класса проблем можно подобрать одно универсальное решение, которое будет всегда приводить к успеху, называя это "принципом Клопе". Учиться в Париже было нелегко хотя бы потому, что преподавание велось на французском. Тем не менее юный Салливан проявил немало усидчивости, прилежно занимаясь по 18 часов в день. В конце концов он не только выучил французский, но и вновь овладел воровским жаргоном -- на сей раз парижских клошаров, что помогло ему завоевать уважение среди однокашников. Отучившись год в Париже, Салливан по обыкновению решил, что знает все, и вернулся в Чикаго.

Хотя в Чикаго продолжался строительный бум, Луиса ждало разочарование: местные архитекторы не испытывали восторга по поводу его французского диплома и не давали ему должности выше рядового чертежника.

В архитекторах в ту пору вообще не было недостатка, Америке не хватало другого -- архитектуры. "Свободные люди на свободной земле", наслаждавшиеся плодами американской демократии, в те времена немало комплексовали перед менее свободными европейцами, у которых было меньше гражданских прав, но было больше истории и культурного наследия. В конце XIX века американские миллионеры строили себе особняки в римском стиле, скупали поместья английских лордов, доплачивая за фамильные привидения, и покупали в Европе "на вывоз" целые замки и аббатства: средневековые постройки разбирались по кирпичу, а потом собирались по чертежам на другом берегу океана.

Салливан был настоящим эстетом и постоянно придумывал новые орнаменты.

Любовь американцев ко всему "историческому" проявлялась в невиданной эклектике, которая заполнила американские города. Дома с греческими портиками украшались египетским орнаментом и венчались готическими башенками. Скептики величали тогдашние постройки "причудами плотника", однако даже борцы с эклектикой скорее ратовали за чистоту исторических стилей, чем за создание чего-то своего -- американского. Среди архитекторов было распространено мнение, что после Ренессанса архитектура вообще перестала существовать, поскольку ничего нового придумать уже просто невозможно, а в учебных заведениях, будь то Массачусетский технологический институт или Школа изящных искусств в Париже, учили главным образом тому, как воспроизводить классические образцы.

Чикаго не был исключением: самым красивым зданием в городе считался Кросби Опера-хаус, который в путеводителях описывался как "итало-византийское строение во франко-венецианском духе с норманнскими окнами". Также в Чикаго процветали викторианская готика, заимствованная из Англии, итальянская готика, поражавшая изобилием арок и причудливыми очертаниями крыш, "истинный норманнский стиль", повторявший очертания европейских замков с мрачными донжонами и стрельчатыми окнами-бойницами, а также греко-римский классицизм, тщившийся придать зданиям сходство с Парфеноном.

Тем не менее в Чикаго были архитекторы, готовые нарушать сложившиеся каноны, и одним из них был хозяин архитектурного бюро Данкмар Адлер, который в 1879 году предложил молодому и многообещающему Луису Салливану место чертежника. У Адлера был на руках контракт на возведение Центрального мюзик-холла, и ему были нужны рабочие руки. Поскольку у Салливана кроме рук имелась еще и голова, набитая идеями, уже через год, когда Центральный мюзик-холл был сдан в эксплуатацию, Адлер предложил ему стать полноправным партнером в своем бизнесе. И Данкмар Адлер не ошибся в своем выборе.

Благодаря идеям Салливана окна стали шире, а стены -- тоньше

Компаньоны прекрасно дополняли друг друга. У Адлера была отличная деловая хватка, блестящие инженерные способности и налаженные деловые связи по всему городу -- что, впрочем, неудивительно, поскольку его отец был весьма уважаемым чикагским раввином. Салливан по молодости связей еще не имел и вообще был неважным бизнесменом, но у него был талант сочетать в своих идеях конструктивные новшества и оригинальные художественные решения. Кроме того, Луис был настоящим эстетом -- большим поклонником музыки Вагнера и живописи Микеланджело, а также прирожденным декоратором: он постоянно придумывал новые орнаменты, которые не имели аналогов в "исторических" стилях.

Между тем требованием времени становилось строительство высотных зданий. После гражданской войны в США начался экономический бум, что способствовало росту спроса на офисные помещения. Каждый застройщик мечтал сдать как можно больше офисов как можно ближе к центру города, используя при этом как можно меньший участок земли. Под высотными зданиями во второй половине XIX века понимали все постройки выше шести этажей. Дело в том, что архитекторы не без основания полагали, что никому не захочется подниматься по ступеням дальше. Психологический барьер был сломан только в 1874 году, когда в Нью-Йорке появился десятиэтажный Нью-Йорк Трибьюн-билдинг, в котором исправно работали лифты.

Первые высотки были, по сути, не небоскребами, а просто очень высокими домами. Восьми-десятиэтажные здания строились на массивном цельном фундаменте и держались за счет очень толстых стен, достигавших в толщину 3-3,5 м. Окна в таких домах были небольшими и "тонули" в толще стен, а потому освещение было весьма актуальной проблемой. Внутреннее пространство также терялось из-за толщины стен, а значит, терялись и живые деньги, которые могли бы быть получены от его эксплуатации. На вид тогдашние высотки тоже мало напоминали сегодняшние небоскребы: несмотря на свою высоту, они казались тяжелыми и приземистыми.

Компаньоны не могли позволить себе упустить перспективный рынок, и первым проектом фирмы Adler & Sullivan стало офисное здание Борден-блок. Салливан поставил себе задачу добиться лучшего освещения и большего свободного пространства при сохранении многоэтажности. Было придумано следующее: вес здания предполагалось поддерживать за счет внешних опор, каждая из которых покоилась на собственном изолированном фундаменте. Поскольку здание держалось за счет опор, толщину стен можно было значительно уменьшить. Кроме того, появилась возможность сделать большие окна, что сразу решило проблемы освещения и вентиляции. Борден-блок был построен, заказчик был доволен, а фирма Adler & Sullivan благополучно въехала в новый офис на самом верхнем этаже новой высотки. Идея использования внешних опор с отдельными фундаментами стала для Салливана тем самым "принципом Клопе", который он в дальнейшем использовал всякий раз, когда приходилось строить нечто многоэтажное.

Салливан сформулировал пять принципов небоскребостроения, и все они впервые были применены при строительстве Уэйнрайт-билдинг в Сент-Луисе.

Поскольку заказов было много, фирма благоденствовала. Луис быстро вошел во вкус своей роли свободного художника и генератора идей. Он жил один, любил уединение и покой и вместе с тем отличался сочетанием артистической рассеянности и надменности признанного гения, чьи мысли витают далеко от презренной суетности мира, что было вполне естественно, если учесть, что практическими делами занимался Адлер. Хорошее отношение к сотрудникам Салливан понимал довольно своеобразно. Он мог начать разговор с подчиненным и вскоре забыть о том, с кем говорит и о чем, увлекаясь полетом собственной мысли. Иногда же он начинал распевать темы из опер Вагнера, в чьей музыке черпал вдохновение, пытаясь при этом объяснить сотрудникам, кто такие Вотан и нибелунги.

За первые пять лет сотрудничества Адлер и Салливан построили четыре больших офисных здания, реконструировали несколько театров и построили десятки фабричных корпусов, складов и частных домов. Архитекторы получали проценты от стоимости строительства, а стоимость была немалой -- одна лишь реконструкция Гранд Опера-хаус стоила $55 тыс., а временами суммы доходили до $300 тыс. и выше.

Опыт строительства Центрального мюзик-холла и ремонтных работ в нескольких чикагских театрах позволили фирме получить контракт, о котором мечтали все архитекторы Чикаго и который прославил Салливана и Адлера на всю страну.

В 1885 году в Чикаго состоялся оперный фестиваль, на который свезли лучших теноров, басов и баритонов из всех стран, где таковые были. Фестиваль прошел на ура, и главный спонсор мероприятия миллионер Фердинанд Пек задумал построить в городе постоянно действующий оперный зал. Естественно, зал должен был быть по-американски огромным и даже более огромным, чем "Метрополитен-опера" в Нью-Йорке. Поскольку мистер Пек был деловым человеком, ему было легко подсчитать, что за счет продажи билетов на оперу столь грандиозное здание себя не окупит. Поэтому было решено сделать здание еще грандиознее: под одной крышей с храмом искусств планировалось разместить отель, рестораны и офисные помещения, которые будут сдаваться внаем. Пек выпустил акции на $2 млн и облигации на $900 тыс., привлек солидных инвесторов и объявил тендер на строительство.

Контракт достался Адлеру и Салливану, и большей удачи трудно было пожелать. Строительство началось 1 июня 1887 года, когда две трети отведенных под строительство площадей еще даже не были выкуплены у их хозяев. Проект приходилось постоянно переделывать, поскольку планы инвесторов постоянно менялись, например уже в ходе строительства выяснилось, что рядом с отелем должен быть огромный банкетный зал. На стройплощадке работали 200 рабочих, причем работы не останавливались и ночью, продолжаясь при свете электрических фонарей. В итоге к марту 1888 года Чикаго получил самое грандиозное здание из всех, что когда-либо имел.

Контракт на строительство чикагского Аудиториума был высшим достижением коммерческого гения Данкмара Адлера, а Салливану он принес не только деньги, но и славу

Аудиториум, как нарекли колосса, представлял собой весьма сложное сооружение, которое венчала 17-этажная башня. В концертном зале было 4232 места, что, к большой радости чикагцев, было на 1200 больше, чем в "Метрополитен-опера". Площадь здания составляла порядка 20 тыс. кв. метров, а по высоте оно не знало равных в городе. Строительство обошлось инвесторам в рекордные $3,145 млн, но никто не жаловался, поскольку результат превзошел все ожидания.

Теперь имя Салливана знали во всех штатах, а фирма получала заказы из Баффало, Сент-Луиса, Сиэтла, Нового Орлеана и Солт-Лейк-Сити. Новый офис Adler & Sullivan расположился на верхнем этаже башни Аудиториума, и Салливан мог теперь смотреть сверху вниз не только на своих служащих, но и на весь город.

Наконец у Луиса Салливана были развязаны руки -- он хотел строить нечто необыкновенное, и заказчики были готовы давать ему на это деньги. В 1891 году в Сент-Луисе закончилось строительство Уэйнрайт-билдинг, который если и не был первым в истории небоскребом, то, по крайней мере, был первым небоскребом современного вида.

К началу строительства Уэйнрайт-билдинг Салливан уже умел строить высотные дома, и не он один умел это делать. Однако именно Луис Генри Салливан понял, что высоткам необходимо нечто большее, чем новые инженерные решения,-- им нужна идеология, единая инженерно-эстетическая концепция, которая позволила бы им стать чем-то большим, чем нагромождение одного этажа на другой.

"В чем основная особенность высотных офисных зданий? -- вопрошал Салливан в своей статье, написанной после Уэйнрайт-билдинг, и тут же отвечал:-- В том, что они очень высокие". Архитектор считал, что сама высота должна быть "доминирующим аккордом", центральной эстетической идеей возводимой башни, и добавлял, что в сооружении должны быть "сила и могущество высоты, слава и гордость экзальтации". Воистину, этот человек не зря выучил наизусть всего Вагнера.

Луис Генри Салливан сформулировал свои принципы небоскребостроения предельно точно, и этим принципам архитекторы следуют до сих пор. Первое -- небоскребу нужен подземный этаж, в котором будут размещаться бойлерные, силовые установки и прочие устройства, обеспечивающие здание энергией и теплом. Второе -- первый этаж должен быть отдан банкам, магазинам и иным заведениям, которым необходимо большое пространство, много света, яркие витрины и легкий доступ с улицы. Третье -- второй этаж должен иметь не меньше света и простора, чем первый, поскольку он легко достижим с помощью лестниц. Четвертое -- между вторым этажом и самым верхним должны располагаться бесчисленные офисные помещения, которые могут ничем не отличаться друг от друга по планировке. Пятое -- самый верхний этаж, так же как и подземный, должен быть техническим. Здесь располагаются системы вентиляции.

Луис Генри Салливан внес свою лепту в развитие православного зодчества. Церковь Троицы стала одним из самых русских зданий Чикаго

Все пять принципов были использованы Салливаном при строительстве Уэйнрайт-билдинг. Кроме того, свое воплощение получил главный принцип всей новой архитектуры, который архитектор сформулировал так: "Форма соответствует предназначению". В приложении к другим постройкам Салливана этот принцип мог означать, что заводскому корпусу необязательно иметь коринфские колонны, а вокзалу -- готические шпили. В случае же с небоскребом функциональность понималась особым образом. В понимании Салливана главная функция небоскреба в том, чтобы быть небоскребом, поскольку идеи силы и свободы, которые воплощены в этом типе зданий, самоценны и соответствуют американскому национальному духу. Поэтому, чтобы быть небоскребом, здание должно парить и рваться ввысь. Чтобы подчеркнуть "парение", Салливан отказался от горизонтального членения фасада, заменив его вертикальным. Опорные стойки, служащие внешним каркасом, были использованы, чтобы подчеркнуть устремленность здания в небо, а большие окна между опорами создавали ощущение воздушности. Облицовка была выдержана в черно-красных тонах с использованием миссурийского гранита и песчаника.

Внутри здания размещались 9 магазинов и более 200 офисов, но это было не главное. Впервые небоскреб был осознан как здание особого типа с собственной эстетикой, а в Америке появился собственный архитектурный стиль.

Зенит славы Луиса Генри Салливана пришелся на 1893 год, когда в Чикаго состоялась Всемирная Колумбовская выставка. Пространство, выделенное под павильоны, было поделено между шестью ведущими архитектурными бюро, и самый большой участок достался Adler & Sullivan для возведения павильона транспорта.

Верный своему принципу о подчинении формы требованиям функциональности, Салливан спроектировал павильон, который сочетал дешевизну и помпезность, необходимые для временного здания, создаваемого ради единственной экспозиции. В то время как прочие павильоны пытались казаться чем-то вроде античных храмов, павильон транспорта не скрывал того, чем он в действительности являлся -- а был он большим раскрашенным шатром, в котором должно хватить места и публике, и экспонатам.

Транспортный павильон на Всемирной Колумбовской выставке в Чикаго был похож одновременно на вокзал и размалеванный балаган. За это его и полюбили американцы

По форме павильон напоминал огромный вытянутый ангар, снабженный по бокам галереями с романскими арками. Архитектурный минимализм компенсировался яркой раскраской стен, которые были расписаны красным, синим, оранжевым, желтым и зеленым. Особенно понравились публике "золотые двери" -- позолоченная арка, служившая входом в павильон, а также белые алебастровые ангелочки с плакатами, на которых были написаны имена известных ученых. Словом, павильон был чем-то средним между вокзалом и балаганом с ангелочками, но народу это понравилось, и слава Салливана из чисто профессиональной стала общенациональной. Впрочем, последующие события дали возможность биографам говорить, что солнце его славы "закатилось в блеске 'золотых дверей'".

В 1893 году экономический бум сменился кризисом и стагнацией, строительство новых зданий затормозилось, и заказов стало меньше. Известность сыграла с фирмой Adler & Sullivan злую шутку: с престижными, а значит, и дорогими архитекторами никому не хотелось связываться. Между компаньонами стали возникать разногласия. Помимо того что большая часть славы доставалась Салливану, вдруг оказалось, что и денег он зарабатывает больше, поскольку несколько спроектированных им небоскребов считались только его детищем, а не Адлера. В 1895 году Адлер ушел из фирмы и последние пять лет своей жизни работал над собственными проектами.

Без хватки Адлера дела Салливана пошли значительно хуже, ведь он привык во всех бизнес-вопросах полагаться на старшего компаньона. Если за 15 лет существования совместного брэнда Салливан построил более сотни зданий, то с 1895 по 1924 год (год его смерти) он спроектировал лишь 20.

В 1909 году Луис Генри был вынужден оставить роскошный офис в башне Аудиториума и выбрать помещение подешевле, а через год он ушел из престижного Чикаго-клуба. В 1889 году он (впервые в жизни) женился на некой Маргарет Хаттабоу, но в 1907-м она покинула его, поскольку он не мог обеспечить ей привычного уровня жизни. Салливан распродал с молотка свою богатую библиотеку, продал особняк и коллекцию произведений искусства. Но долгов становилось все больше, а выплатить их не было никакой возможности.

Руководство банка в Сиднее, штат Огайо, потребовало от Салливана пристроить к зданию колонны. К счастью для здания, архитектор ответил отказом

Первое время оставаться на плаву помогала слава, которая приносила порой заказы от самых неожиданных клиентов, например от православной общины Чикаго, для которой он выстроил собор Святой Троицы на Норт-Ливит-стрит. В стране не было, наверное, ни одного сколько-нибудь представительного профессионального объединения архитекторов, где бы Салливан не был председателем или почетным членом. Сам он страдал звездной болезнью в достаточно тяжелой форме. Сотрудники вспоминали о нем как о человеке, который "по манере одеваться и вести беседу был аристократом не меньшим чем старые Бурбоны". Салливана то и дело приглашали выступать перед собраниями обществ, более или менее связанных с архитектурой, и вскоре сам он стал ощущать себя не просто блестящим архитектором, но крупным мыслителем национального масштаба, призванным учить и просвещать. Его выступления превращались в прозаические поэмы, наполненные не очень уместной патетикой. Так, на одной из встреч архитекторов Салливан выступил с чем-то вроде панегирика под названием "Вдохновение", который имел весьма опосредованное отношение к профессиональной деятельности и состоял из трех частей: "Рост -- песнь весенняя", "Упадок -- мечтательность осени" и "Бесконечность -- песнь глубин".

Осознав свою ответственность перед обществом как гения, Салливан принялся писать очень путаные трактаты о демократии и американской душе. Смысл их сводился к тому, что в мире есть два борющихся начала -- демократия и феодализм, и когда они борются, побеждает то одно, то другое. Современность, которая по мере таяния счетов в банках казалась ему все более мрачной, явно склонялась в сторону торжества феодальной формации. Примечателен и такой крик души: "Демократия не должна предавать своих мечтателей".

На склоне лет у Салливана появились основания считать себя преданным -- заказчики начали учить его, как строить дома! В 1917 году ему заказали построить отделение банка Народной заемно-сберегательной ассоциации в городке Сидней, штата Огайо. Проект, представленный Салливаном, был действительно великолепным. Задуманное здание должно было сочетать миниатюрность и достоинство, основательность и изящество, а его дизайн был для того времени весьма необычным. Директора вернули проект, выразив сожаление, что у здания нет колонн. Взбешенный гений вырвал чертеж из рук банкиров и заявил, что с колоннами может построить любой дурак и что таких дураков по тысяче в каждом городе, но такое здание, какое задумал он, больше возвести не под силу никому. Директора скрепя сердце позволили строить без колонн, но удержали $1 тыс. из его гонорара, сочтя, видимо, что, не пририсовав колонны, архитектор изрядно облегчил себе труд. Дела Салливана шли не настолько хорошо, чтобы отказываться от работы даже при столь явном унижении, и Сидней получил, вероятно, единственную свою достопримечательность.

В последние годы жизни Салливана крупных контрактов почти не стало. Последним, что он построил, был небольшой музыкальный магазин

Луис Генри Салливан старел, а привычка жить на широкую ногу, не слишком заботясь о будущем, плохо сказалась на его сбережениях. Хуже всего было то, что к 1920-м годам его почти забыли. Вспомнили о нем случайно: в 1923 году Токио был разрушен землетрясением, но одно здание устояло -- то был Императорский отель, построенный Паулем Мюллером, инженером из офиса Adler & Sullivan. Пресса заговорила о "чикагской архитектурной школе" и с удивлением обнаружила, что ее основатель жив. К тому времени Салливан уже не работал. После 1922 года, когда он воздвиг в Чикаго небольшой музыкальный магазинчик для некоего Вильгельма Краузе, он не построил больше ничего и 14 апреля 1924 года скончался в бедности.

Среди американских архитекторов бытует мнение, что Салливан был в большей степени декоратором и дизайнером, нежели собственно архитектором. Создателем первого небоскреба также считается не Салливан, а Уильям Лебарон Дженни, который построил первое здание с внешним металлическим каркасом. Тем не менее именно Салливан создал небоскреб как символ и идею. Он считал небоскреб воплощением духа американской демократии, и в этом с ним до сих пор согласны как ее сторонники, так и враги. Недаром через 54 года после смерти Салливана Жан Бодрийяр назвал "неуязвимыми сверхзнаками всемогущества системы" именно небоскребы -- башни-близнецы Всемирного торгового центра.