Добрый сеньор Ричард

Такой богатой сувенирной лавки я не видал ни в Белеме, ни в Сантареме, ни в Манаусе. Небольшая комната буквально от пола до потолка заполнена экзотической утварью: коллекциями тропических бабочек и полудрагоценных камней, индейскими луками и змеиными шкурами; чучелами обезьян, рыб и птиц, амулетами и безделушками.

Ричард говорит, как и все в Манаусе, о ценах на японские транзисторные приемники, о вчерашнем ливне, затопившем несколько кварталов, о прокладке дороги из Манауса в Порто-Вельо, о контрабандистах и, скупщиках золота. Он — ходячая энциклопедия Амазонии, знает об этих краях все и... безжалостно давит конкурентов — владельцев других сувенирных лавок Манауса.

 

 

Из-за ширмы повеяло пряным ароматом гуараны.
— Еще минуту, и вы почувствуете себя на седьмом небе,— говорит Ричард, позвякивая ложечкой. — Десятый год живу в Манаусе и могу вас заверить: никто лучше меня гуарану здесь не приготовит. На будущий год куплю домик в кварталах, прилегающих к порту. Внизу открою магазин. На втором этаже — ресторан. В стиле «типико индиано» стулья в баре обиты крокодильей кожей, на стенах— луки, стрелы, маски. Представьте: приходите, пьете аперитив — стакан гуараны, на первое — черепаховый или рыбный суп с лепешками из маниоки, на второе — рыба, печенная на угольях, обезьянье мясо.
— Насколько я знаю, у индейцев не бывает первого, второго и десерта.
— Но туристы-то этого не знают,— смеется Ричард, появляясь из-за ширмы с двумя стаканами коричневой жидкости.— Прошу принять это чудодейственное лекарство.

Я с любопытством дегустирую магическое зелье. Оно обладает терпким вкусом, приятно освежает и стремительно утоляет жажду.
— В чем еще преимущество этого напитка? — назидательно спрашивает Ричард. — Сырье хранится практически вечно. Вот посмотрите! — Он протягивает темно-коричневый твердый брусок.— Это высушенный и спрессованный экстракт, добываемый из ягод гуараны. Когда нужно заварить напиток, берем язык рыбы пирарук, — он протягивает совершенно окаменевший, шершавый, как напильник, серый рыбий язык, — натираем с бруска гуараны столько порошка, сколько необходимо для заварки. Смотрите! — С ловкостью столяра-краснодеревщика он проходится по брусочку, и на тарелочке появляется щепоть коричневой пудры. — Похож на кофе? — торжествующе спрашивает Ричард и сам отвечает: — Похож, но только в десять раз вкуснее и полезнее. Если хотите, могу продать любую партию. Хоть десять килограммов. Со скидкой, конечно.

Напиток, как утверждает Ричард, сделан по рецепту доколумбовых обитателей Амазонии.

В разговор вплетается тихий перезвон колокольчика на открывающейся двери. В хлынувшем с улицы потоке солнца возникает темная фигура с мешком в руках.

— Исидоро! — восторженно кричит Ричард и идет навстречу гостю, широко раскрыв объятия. Впрочем, за два шага до Исидоро Ричард опускает руки, хватает стул, придвигает его к посетителю, смахивает воображаемую пыль с сиденья и стучит по нему твердой американской ладонью:
— Садись, старина! А мы о тебе только что говорили!

Я безуспешно пытаюсь вспомнить, что это Ричард говорил об Исидоро, а гость тем временем закрывает дверь. Теперь можно разглядеть его сухое морщинистое лицо, седые волосы, падающие прядями на широкие плечи, серую рубаху навыпуск, подпоясанную грязным шнуром, и дерюжный мешок на полу возле жилистых босых ног.

— Так что же принес ты мне сегодня, дружище? — спрашивает Ричард, положив старику руку на плечо.

Исидоро наклоняется к мешку, неторопливо развязывает его, приговаривая вполголоса:
— Разное принесли мы сегодня: шкурки всякие, деревяшки индейские, кое-какие. Камешки достали мы вам. Орешки. И еще кое-что.

Из мешка извлекается всякая всячина. Готовый товар и полуфабрикаты, которым предстоит в руках Ричарда и его подручных превратиться в восхищающие туристов «подлинные творения культуры населения Амазонии».

Все ясно: Исидоро — один из поставщиков Ричарда, один из многих «снабженцев», которые по его заданию разъезжают на лодках по бесчисленным рекам, речушкам, притокам и протокам бассейна Амазонки, по индейским деревням и лагерям гаримпейрос-старателей, добывающих золото и камни, бродят, собирая, выменивая, выторговывая все то, что составило Ричарду в Манаусе славу самого предприимчивого торговца амазонской экзотикой.

Стол и подоконник постепенно заполняются индейскими украшениями, деревянными куклами, змеиными шкурами, пестрыми камешками.
— Вот все, — говорит Исидоро, выкладывая на стол ожерелье из ракушек. И вопросительно глядит на Ричарда.

Ричард равнодушно смотрит в окно, потом спрашивает, постукивая пальцами по столу:
— А где же языки пираруку?
— Нет языков, сеньор. Не смогли достать. В следующий раз принесем обязательно.

Ричард подымает брови, устало вздыхает, глядит на меня и разводит руками! «Вот, мол, полюбуйтесь. Ничего нельзя поручить». Старик понуро глядит в пол. Ричард двумя пальцами, словно опасаясь запачкаться, берет со стола змеиную шкурку, мнет ее, потряхивает, даже нюхает и брезгливо бросает:
— Несешь мне всякую дрянь.
— Но вы же, сеньор, сами просили принести такие шкурки, — говорит Исидоро.
— Ладно, — вздыхает Ричард. — Так и быть, за этот хлам я даю тебе двадцать крузейро. И помни мою доброту.
— Нет, извините, сеньор. Двадцать никак нельзя. Мы хотим тридцать пять. Нам ведь жить со старухой на что-то надо.
— Ну что, — терпеливо говорит Ричард, — снова тебе объяснять?
— Хорошо, сеньор, тридцать два.
— Ишь ты, добрый какой! Товар-то — дрянь и ничего больше.

Старик вздыхает виновато и молчит. Ричард тем временем наливает ему водки-кашасы, подвигает стакан и отворачивается к окну. Старик медленно пьет.
— Только это тебя и интересует, — ворчит, не оборачиваясь, Ричард. — А еще про старуху говоришь. Ведь все, что плачу тебе, пропиваешь. Чем меньше ты получишь, тем меньше пропьешь. И старухе твоей легче, и для здоровья лучше.

Он снова придвигает бутылку к старику, опять отворачивается к окну. Старик горестно молчит.
— А сколько вам лет? — спрашиваю я.
— Шестой десяток закрываем, — отвечает старик. Вопросительно глянув в спину торговца, Исидоро тянется к лежащей на столе пачке, осторожно вытаскивает сигаретку и закуривает. — Шестой десяток. Но отец, — он стучит в твердую грудь свою черным ногтем,— еще силен. Спросите у старухи.

Откашлявшись, Исидоро вслух вспоминает, каким сильным был в молодости, как умел когда-то брать ягуара один на один. Как дрался с полицией.
— Пришли они однажды втроем брать нас за контрабанду. А отец,— он снова постучал себя в грудь, — раскидал их в разные стороны. Как котят. И народ вокруг смеялся и в ладошки бил. Вот каким был Исидоро. А сейчас с этим проклятым мешком... — Он пнул пустую дерюгу.
— Ладно, дам тебе двадцать три, и катись отсюда,— перебивает его Ричард. — Но в следующий раз без языков пираруку даже не показывайся. И разговаривать не стану.
— Двадцать три? — рассеянно спрашивает старик, силясь вспомнить, о чем идет речь. — Двадцать три? Ну уж нет. Мы хотим тридцать. И ни одним сентаво меньше.
— Тогда можешь забирать это барахло и убираться прочь.

На лбу старика взбухает вена, он долго кашляет. Серые губы шевелятся, но, погасив ненависть во взгляде, он наклоняется над мешком и шепчет:
— А что? Почему же не убраться? Пойдем в «Уирапуру». Там, глядишь, наш товар оценят по справедливости. — Он снова взглядывает исподлобья на Ричарда и кладет в мешок глиняную куколку, потом еще что-то. — Там есть интерес к такому хламу. Там и тридцать пять можно запросить.

Ричард наливает полстаканчика кашасы, ставит на стол, вновь отворачивается к окну и говорит:
— Так как? Отдашь за двадцать четыре?
— Нет, двадцать четыре мы не хотим. Хотим тридцать.
— Ну, не хочешь, дело твое. Тащи свой хлам в «Уирапуру», там тебе за него и двадцати не дадут.

Ричард уходит за ширму и тут же появляется снова.
— Иди с богом. И больше ко мне не ходи. Но чтобы ты знал, как я к тебе хорошо относился, прими от меня подарок.
— Какой подарок? — вскидывается старик.

Ричард протягивает ему топорную деревянную игрушку: в маленькой круглой бочке сидит на корточках красноносый старичок.
— Это что же такое? — заинтересованно спрашивает Исидоро, осторожно беря игрушку.
— А ты потяни его за голову.

Старик двумя заскорузлыми негнущимися пальцами берется за голову куколки, тянет ее вверх. Раздается писк.
— Продайте мне его. Или давайте обменяемся. Я дам вам за него пять языков пираруку.
— Еще чего! Я продаю такие игрушки по семь пятьдесят, а языки у тебя покупаю за семьдесят сентаво. Выходит, ты опять хочешь меня, своего друга, надуть: взять игрушку фактически за три пятьдесят? Так дело не пойдет.
— Ну а что вы хотите, сеньор? Что вам дать за него?
— Я отдам ее тебе даром, подарю, если ты мне уступишь свой товар за двадцать три.

Старик, запустив пальцы в седые волосы, зажмурился.
— Двадцать три? Эх, мало! Ну хотя бы двадцать пять!
— Нет, двадцать три. И ни сентаво больше.
Старик опять тянет игрушку за голову. Ох, и обрадуется жена!
— Ладно, забирайте! Двадцать три так двадцать три!

Торопливо сует игрушку за пазуху, хватает мешок и выкидывает все, что уже уложил в него. Швыряет на стол индейские бусы, змеиные шкурки, крокодильи зубы и весело похохатывает:
— Ох, покажу старухе! Ох, смеяться она будет!

Ричард достает из шкафа толстую конторскую книгу, листает ее.
— Где у меня тут твоя страница? Бэ, сэ, дэ, вот и ты: «Исидоро».

Он раскрывает книгу, разглаживает страницу:
— Гляди: ты остался должен мне в последний раз сорок семь крузейро, правильно?

Старик шевелит губами, рубаха на спине у него промокла и прилипла к торчащим лопаткам.
— Итак, ты мне остаешься должен еще двадцать четыре крузейро. Записываем: «Исидоро, двадцать четыре»... и дата: «второе сентября».

Старик глядит по сторонам. Потом наклоняется, берет мешок, идет к двери, останавливается.
— Ну, что еще?
— Чуть не забыл...

Старик снова кладет мешок на пол и виновато смотрит на Ричарда:
— Чуть не позабыл... Сеньор не мог бы дать нам взаймы десятку?
— Опять?
Старик переступает с ноги на ногу.
— Ну так и быть: пиши расписку.
— Так ведь...
— Ах, писать мы не обучены! Мы только кашасу пить умеем. Ну ладно, я сам напишу.

Ричард садится к столу, берет чистый бланк бумаги с угловым штампом своей лавки и пишет бисерным четким почерком, бормоча себе под нос: «Я, Исидоро из Манауса, получил в кредит от сеньора Ричарда Пильняка 10 (прописью: десять) крузейро в счет будущих поставок».
— На, подпиши.
— Где?
— Здесь, внизу. — Аккуратно подстриженным ногтем Ричард показывает место.

Старик берет ручку, присаживается на край стула и, высунув кончик языка, приступает к самой, видать, сложной для него операции.

Сначала он чертит палочку сверху вниз. Ничего получилась палочка, жирная, хотя и слегка кривая.

Передохнув немного, принимается за другую: слева направо. Эта вышла неровная, дрожащая. Но в целом получилось что-то напоминающее крестик.

Старик разглядывает, наклонив голову, и вздыхает удовлетворенно: «подпись» ему явно понравилась. Он осторожно отодвинул расписку, встал, снова погладил спрятанную за пазухой игрушку. Надел фуражку, вопросительно глянул на Ричарда. Взял двумя пальцами смятую зеленую бумажку, сунул ее в карман брюк. Поднял пустой мешок. Потоптался. Шагнул к двери. Снял фуражку, поклонился и вышел, прикрыв за собой звякнувшую мелодичным переливом колокольчика дверь.

...Что было делать мне, когда на моих глазах обирали темного, наивного человека, а я никак не мог вмешаться? Ну, хорошо, предположим, я купил бы у него весь товар за нормальную цену. А дальше? Сеньор Ричард и другие торговцы никогда ничего у него потом не возьмут. В наказание...

Ричард отнес недопитую бутылку кашасы за ширму. Вернулся, задумчиво посмотрел на оставшийся на столе товар.
— Видите, в каких условиях приходится работать; таких, как этот, у меня десятка три поставщиков. Один другого бестолковее. Этот — еще ничего, из самых надежных. Был бы совсем неплохой старик, если бы не пил.

Он помолчал, вспоминая, видимо, тему нашей с ним беседы, и, вспомнив, спросил:
— Если гуарана вам и в самом деле понравилась, могу предложить. В любом количестве. Со скидкой.

Но мне расхотелось покупать гуарану— и все, что угодно,— у сеньора Ричарда Пильняка...