Жозе Сантуш рассказывает...

В поездках по острову Мадейра меня сопровождал Жозе Сантуш, девятнадцатилетний человек, уроженец Фуншала. О нем я знал только, что Жозе постоянно живет в Лиссабоне, работает в какой-то частной фирме, женат, прилетел на остров в отпуск к родным, но жена не могла с ним поехать: дорого, к тому же у нее тяжело больна мать. Еще Жозе упомянул, что состоит в организации Союз коммунистической молодежи. Узнав об этом, я сказал: «Вот выберем свободное время, и, если ты не против, расспрошу тебя о жизни». Жозе кивнул, и мы отложили разговор «на потом».

 

 

Неделя промелькнула как один день — это «потом» от нас ускользнуло.

Впоследствии я не раз сожалел о несостоявшейся беседе — Сантуш показался мне интересной личностью. Более того, стало понятно, что очерк о Мадейре не получится, если я не посмотрю на жизнь островитян «изнутри», глазами человека, родившегося и выросшего там. И я решил встретиться с Жозе в португальской столице. Это оказалось непростым делом. И все-таки моего Жозе Сантуша я отыскал с помощью лиссабонских комсомольцев. Мы встретились с ним на митинге компартии во Дворце спорта 30 октября.

И вот мы уже сидим на опустевшей трибуне — организаторы митинга сворачивают лозунги, уносят плакаты, служители убирают сор — и Жозе рассказывает...

«Я продолжаю считать себя фуншальцем, хотя уже полтора года живу в Лиссабоне. Все-таки семнадцать с половиной лет — с самого дня рождения и до женитьбы — прошли на Мадейре. Отец мой городской крестьянин. Не знаю, может ли быть такое в вашей стране, но на Мадейре, в Фуншале — может. Мы жили в районе Баррейруш. До центра Фуншала всего минут сорок ходьбы. Там, в Баррейруше, у отца была хижина и клочок земли. Он занимался огородничеством. Еще у нас были мул и тележка. Три раза в неделю отец запрягал мула и развозил салат, помидоры, спаржу, капусту по ресторанчикам, закусочным и небольшим гостиницам. Климат у нас чудесный: одни овощи сходят, другие уже поспевают, а третьи пора сажать, и так круглый год. Нас в семье было пять братьев и две сестры. Я средний. Мое первое воспоминание о детстве: сижу на грядке и выпалываю какую-то травку. И еще одно: плачу, уткнувшись матери в колени, а отец грозится отшлепать меня, потому как я, не понимая, что творю, перекрыл воду заслонкой. По дальней границе участков проходила левада (Левада — так называются на Мадейре выложенные камнем водоводные каналы. (Примеч. ред.)), и каждый землевладелец в определенное время — одни минут на двадцать, другие на полчаса — открывал заслонку, чтобы пустить воду из левады на свой участок. В тот раз я увидел, как отец открыл заслонку и ушел. Мне стало интересно, я подбежал и закрыл ее. В тот день овощи лишились воды, день был очень жаркий, и рассада погибла.

Меня, двух младших братишек и сестренку вырастила старшая сестра, потому что мать умерла через год после рождения младшей сестры, когда мне исполнилось всего пять лет, а Изабеле — старшей — одиннадцать. Отец говорил, что мать можно было бы спасти, но мы не имели возможности позвать врача. У нас просто не было денег, чтобы заплатить доктору. Мать все ночи кашляла. Я как сейчас слышу этот кашель. Думаю, у нее был туберкулез. Это при нашем-то климате...»

Я слушаю Жозе Сантуша и вспоминаю свой прилет на Мадейру.

Летишь на самолете несколько часов, далеко внизу и во все стороны — сине-зеленая бескрайность океана.

— Через несколько минут,— доносится из динамика воркующий голос стюардессы,— наш лайнер приземлится в аэропорту Санта-Катарина города Фуншал — столицы Мадейры, автономного района Португалии.

Самолет теряет высоту, вот он уже летит, почти касаясь колесами гребней внушительных валов, и... совершенно неожиданно катится по невесть откуда взявшейся среди волн бетонной полосе с посадочными огнями по сторонам. Мы на Мадейре. Впереди несколько дней островной жизни. Не так уж много, если представить, что площадь Мадейры — 753 квадратных километра (несколько менее территории Москвы), но и не так уж мало, если учесть, что большинство достопримечательностей и половина почти трехсоттысячного населения сосредоточены в Фуншале и его окрестностях.

В 1419 году каравеллы португальских мореплавателей Жоау Зарку и Тристау Тейшеры подошли к побережью незнакомого острова в Атлантическом океане близ берегов Африки. Первооткрывателей поразило обилие укропа, сплошным ковром покрывавшего в те далекие времена склоны гор. По-португальски укроп — фуншу. И когда тридцать три года спустя на этом месте возвели поселок, то его назвали Фуншал. Потом поселок вырос, стал городом, укроп на склонах гор весь вытоптали, но название осталось — город Фуншал, город Укропа.

Туризм дает примерно треть всех доходов этого автономного района страны. Но непосредственным обслуживанием туристской индустрии занято лишь около семи тысяч человек. В любом уголке Мадейры, где специально для туристов открыты рестораны, построены казино, процветают аттракционы с «местным колоритом»,— везде ощущаешь невидимую стену, отделяющую заезжую публику от островитян.

Туристы и трудовой люд Мадейры живут как бы в двух различных мирах, в разных измерениях. Бездонная пропасть отделяет обитателей отелей «Шератон» или «Жирасол», «Рейд» или «Касино парк» не только от рыбаков Камара-ди-Лобуш или крестьян Сантаны, но и от тех семи тысяч, что кормят, поят, возят туристов, выращивают для них фрукты и цветы, мастерят сувениры, убирают, чистят и ухаживают за иностранцами. Между ними — полоса глубокого отчуждения, и если в Португалии можно часто услышать, что Мадейра — райский уголок для туристов, то в действительности туристы выглядят чужеродным элементом на земле этого рая.

Коренные мадейрцы не бывают в отеле «Шератон», где за сутки, проведенные в номере, нужно выложить сумму, превышающую трехмесячный заработок рабочего банановых плантаций, где чашечка кофе стоит в девять раз дороже, чем в любой лиссабонской таверне,— 85 эскудо (почти полтора рубля на наши деньги). Но и иностранные туристы ничего не знают — не хотят знать — о жизни тех, чьими руками этот клочок земли в океане превращен в зеленую жемчужину — вторую такую трудно отыскать на нашей планете. Не знают о жизни 260 тысяч португальцев, уроженцев Мадейры.

Жозе Сантуш — один из них.
«В семь, самое позднее в восемь лет, все мои сверстники начинали работать по-взрослому. То есть я, например, и раньше трудился на отцовском огороде в полную силу, а тут поступил на работу, стал зарабатывать для семьи деньги.

Помню, как я впервые пошел на работу: это случилось в тот день, когда в семье стряслось большое несчастье — подох мул. Он умер от старости. Ему было почти сорок лет. Мулы живут очень долго, он достался родителям от маминого отца, моего дедушки. Этот мул — мы его звали Бониту (Бониту — красивый (португ.)) — у нас был как бы членом семьи. Если отцу и удавалось кое-как сводить концы с концами, то только благодаря Бониту. Как без него жить дальше? На себе овощи не потащишь, на нового мула нет денег. Бониту подох утром, а когда солнце село, я уже мыл кастрюли на кухне ресторанчика, что около муниципального рынка. Через месяц меня прогнали — нечаянно разбил стопку тарелок. Потом работал в разных местах: убирал мусор на рынке, продавал газеты, лотерейные билеты. А когда мне исполнилось десять лет, попал в один гараж. Считался учеником, но, конечно, никакой учебы не было: делал что прикажут. В основном сдирал старую краску с машин, поставленных на ремонт.

В том первом гараже мне здорово повезло: меня стал опекать один замечательный человек. Он долгое время ходил в море на иностранных траулерах, и, вероятно, поэтому походка у него была такая валкая, моряцкая, на левой руке татуировка — якорь и крест. Свою пышную шевелюру он постоянно теребил всей пятерней, особенно когда начинал размышлять о чем-нибудь вслух. И при этом улыбался.

Мне казалось, он знал все на свете, потому что никогда не отмахивался от моих бесчисленных вопросов, а растолковывал, разъяснял и, сейчас я понимаю, потихоньку наставлял меня на правильный путь. Не знаю, состоял он в коммунистах или нет, но это был честный и умный человек. Он работал у нас механиком. Учил меня грамоте. Через полгода я уже бойко читал и сносно писал. Потом он устроил меня в школу, а работать перевел в вечернюю смену.

Было очень тяжело. Мне шел двенадцатый год. Днем — работа, вечером — опять работа... Это я так считал. Рано утром, уходя из дому, говорил отцу: «Па, я пошел на работу!» — и направлялся в школу. Тетрадки и учебники мне покупал на свои деньги мой друг механик. Он говорил: «Человек должен о ком-то заботиться, должен оставить хороший след на земле. Я семьи пока не завел, вот и помогаю тебе. Мне это доставляет удовольствие, а для тебя — прямая польза». За полтора года я прошел курс трех классов. Наверное, все-таки мой механик был коммунистом. За несколько месяцев до Апрельской революции 1974 года его арестовали. Больше я его никогда не видел...»

...а это — рыбацкий порт в наше время.

Мадейра — остров гористый, здесь не найти обширных полей и больших равнин. Горы, холмы, долины... На побережье круто обрывающиеся в воду скалы. Год делится, пожалуй, всего лишь на два сезона — весну и лето. Но «райская» жизнь на Мадейре очень и очень трудная. Особенно у крестьян, составляющих большинство населения.

С мыса Жирау, выдающегося в море в 19 километрах к западу от Фуншала, с высоты шестисот метров открывается прекрасный вид на южное побережье острова: видны рыбацкий порт Камара-ди-Лобуш, зеленые банановые плантации и виноградники, куда ни глянешь — везде склоны гор расчерчены террасами, созданными руками человека.

По пути в Камара-ди-Лобуш мы остановились у подножия невысокой горы: на одной из террас мотыжили землю человек десять мужчин, женщин и ребятишек. По каменистой тропинке, осторожно придерживаясь за колючие ветки кустарников, я поднялся к ним. Оказывается, две крестьянские семьи копали картофель на небольшом, около четырех соток, участке. Работа, видимо, подходила к концу — на краю террасы уже стояли три джутовых мешка, наполненных крупными клубнями.

На каждую семью здесь приходится примерно по полгектара земли, только участки разбросаны по разным местам и на разных высотах. На этой террасе и еще на двух выращивают картофель, кроме того, есть виноградники, а около домов высажены бананы.

На острове везде вертикальное расположение культур. В долине — банановые плантации, чуть повыше — виноградники, еще выше растут картофель, бахчевые культуры, другие овощи. В горах на севере пасут скот, в основном овец.

Некоторые деревни чисто ремесленные. Там плетут из лозы мебель, корзинки, сумки, подносы, женщины ткут кружева.

Сколько же сил требуется, чтобы вырастить картошку на террасе! Ведь добраться сюда можно, только преодолев пятидесятиметровый склон изрядной крутизны. Хозяин участка рассказал, что сначала необходимо эту террасу сотворить: расчистить склон, выровнять его, сложить из камней стенку, мешками натаскать из долины почву, удобрить ее морским илом, потому что химические удобрения из магазина мелкому крестьянину не по карману. И только потом можно сажать на террасе картошку. Дальше — ежедневные челночные походы: вверх-вниз, вверх-вниз. Окучивай, снова таскай ил, поливай... Хватает ли на жизнь? Крестьянин прячет улыбку, молчит.

В разговор вступает женщина:
— А ты скажи, если человек спрашивает. Конечно, не хватает! Цены-то на все сумасшедшие. А перекупщики?

Бога не боятся! Ребята в школу не ходят, книги не на что купить. Муж работает с зари до зари, я тоже спины не разгибаю...— Женщина в сердцах хватила мотыгой о землю...

Впоследствии я вспомнил об этом разговоре и рассказал о нем Сантушу. Жозе задумался.

— Когда произошла наша революция 25 апреля 1974 года, ликованию людей не было предела,— сказал он.— Все ждали каких-то немедленных перемен. Но ведь путь социальных преобразований — непростой, извилистый, тем более в стране с таким прошлым, как Португалия. В борьбе с коммунистами реакция использует любые средства. Главная забота крупного капитала — это прибыли, а жизнь простых людей, в защиту которых выступают коммунисты, буржуазию никогда не интересовала.

Я прекрасно помню тот день — 25 апреля. Начались митинги, демонстрации, все ходили на различные собрания; там спорили, выкрикивали лозунги, разбрасывали листовки. У нас создали отделение профсоюза, а меня по малолетству не приняли, было очень обидно. Потом я стал помогать расклеивать плакаты. Три моих старших товарища по гаражу сказали, что они давно состоят в компартии, как-то я увязался за ними и пошел на митинг коммунистов.

Через площадь, где проходил митинг, как раз в это время проехал на машине администратор нашего гаража и увидел меня. На следующий день он вызвал меня к себе и заорал: «Ты что же, дрянь сопливая, тоже записался в коммунисты?» Я ответил, что еще нет, пока ходил послушать. Он спрашивает, кто меня надоумил, с кем ходил. Ответил, что один. Администратор больше ничего не сказал и вытолкнул меня за дверь. В конце той же недели со мной приключилась еще одна история. В Фуншале прошла демонстрация против яхты «Аполло». Это американское судно принадлежало Центральному разведывательному управлению США и в те дни стояло у причала в порту Фуншала. Демонстранты пришли в порт, стали скандировать: «Долой агентов ЦРУ!», «Вон с Мадейры прислужников империализма!» Кто-то из ребят стал бросать в яхту камни. Я тоже бросил несколько камней. Не знаю, каким образом узнал об этом администратор, но когда в понедельник я пришел на работу, то он выставил меня за ворота и запретил появляться в гараже. Так я был уволен. С рабочими моего возраста не заключали никаких трудовых соглашений, поэтому нелояльных просто выбрасывали за ворота — и дело с концом...

В поездках по Мадейре меня сопровождали, помимо Сантуша, разные люди, но так получилось, что в Камара-ди-Лобуш мы поехали именно с Жозе.

Камара-ди-Лобуш — это второй по величине рыболовецкий порт Мадейры. Первый — Машику — расположен в 26 километрах к востоку от столицы острова. В Камара-ди-Лобуш мы попали в канун праздника в честь покровителя рыбаков и мореплавателей Сан-Педру — Святого Петра. Честно говоря, этот городок можно назвать портом лишь с большой натяжкой: в небольшой бухточке помещалось десятка три парусных лодок и небольших шхун, из которых самая крупная, водоизмещением — на глаз — тонн сто, выглядела среди остальных Голиафом. На таких судах уходят в океан рыбаки Мадейры, на них — в случае удачи — возвращаются домой с уловом. Это истинные сыны моря, настоящие потомственные моряки, при первом же знакомстве с которыми испытываешь чувство глубочайшего уважения.

По случаю праздника никто в море не выходил. Жители одевали в торжественный наряд улицы поселка: развешивали между домами гирлянды бумажных цветов и свежесрубленные сосновые лапы, наверное, привезенные из какой-нибудь дальней долины — никаких лесных чащ поблизости не было. На небольшой площади, примыкающей к бухточке, сооружали из посеревших от времени досок небольшой помост для оркестра — какой же праздник рыбаков без танцев под духовой оркестр местной пожарной команды!

Большинство рыбацких семей живет не в Камара-ди-Лобуш, а чуть в стороне от него, в поселке под названием Ильеу, что в переводе означает «Скалистый островок». На самом деле никакой это не островок, а просто на склоне горы вырублены уступы, где теснится чреда неказистых хижин барачного типа. Вдоль жилищ идет выложенная булыжником мостовая метра четыре шириной, отгороженная от обрыва каменным парапетом, достаточно высоким, чтобы ребятня ненароком не свалилась в океан.

Жители Ильеу всей коммуной тоже усиленно готовились к празднику. Женщины, вооружившись жесткими щетками с длинными ручками, скребли булыжник мостовой, поливая его морской водой. Около единственной колонки с пресной водой выстроилась очередь людей с бидонами и кувшинами в руках. Тут же мамаши купали в лоханках и корытах чумазых ребятишек. Дети визжали от удовольствия, некоторые горько рыдали, женщины смеялись, сердились, громко перекрикивались, поодаль старик в кожаном фартуке, зажав в губах десяток мелких гвоздей, прибивал каблук к туфле какой-то местной модницы.

Жозе Сантуш пригласил меня зайти в один из бараков: «Можно-можно, не стесняйтесь, хозяева не возражают». Две маленькие комнатки метров по шесть каждая. В первой — трехконфорочная плитка в углу на ящике, рядом два небольших баллона с газом, на гвоздях развешана одежда, прикрытая простыней. Здесь живет семья из шести человек: отец, мать и четверо детей, старшему — десять лет. Потолка в комнатах нет, над стропилами виднеется крыша из белой жести. Уже близится вечер, на улице с океана дует легкий прохладный ветерок, а здесь, в помещении, душно: за день очень накалилась крыша. В таких условиях живет большинство рыбаков Ильеу, и самая серьезная беда в том, что практически никаких надежд на получение от государства нормального жилья у этих людей нет.

Когда-то мне попалась в португальской прессе одна публикация о Мадейре, где упоминался поселок Ильеу. Там говорилось, что в отличие от Фуншала в Ильеу нигде не видно рекламных объявлений, кроме одного — извещающего жителей поселка, что похоронное бюро работает круглые сутки. Я спросил об этом Жозе Сантуша, он пожал плечами и подвел меня к одному из домов. На стене висела табличка: «Похоронное агентство Камара-ди-Лобуш. Обслуживаем днем и ночью. Телефон 94371».
— Мне бы не хотелось,— сказал тогда Жозе Сантуш,— чтобы от посещения поселка рыбаков у вас осталось «похоронное» впечатление. Эта табличка — скорее курьезная достопримечательность Ильеу, чем свидетельство того, будто головы рыбаков забиты только мыслями о смерти. Здесь живут люди, умеющие трудиться и любить, веселиться и наслаждаться красотой природы. Поехали, я вам кое-что покажу...

Выехав на шоссе, мы остановились у смотровой площадки, откуда открылся изумительный вид на бухточку с лодками и шхунами, разукрашенными флагами. Отсюда, с высоты, картина напоминала иллюстрацию к рассказам Александра Грина: домики-кубики Ильеу, ниточка-серпантин булыжной мостовой, забавная змейка-очередь маленьких фигурок возле колонки, покачивающиеся на синей глади бухты посудинки с мачтами-спичками...
Рядом остановился автобус, выплеснув на пятачок площадки стайку туристов, обвешанных фото- и киноаппаратами. «Посмотрите прямо, посмотрите налево, посмотрите направо...» — тараторила гидесса в стрекозиных очках с профессиональной скукой в голосе. «Ах, ах, что за красота, райское место!» — восклицали туристы и щелкали затворами фотоаппаратов.

Остановка у Камара-ди-Лобуш входит в пакет удовольствий — Жозе Сантуш так и сказал: «пакет»,— предлагаемых туристскими агентствами. Как и катание на санях с горы Террейру-да-Лута. Как и прогулка по набережной Фуншала с заходом в винные подвалы для дегустации знаменитой мадеры

Жозе Сантуш прекрасно водил машину по горным дорогам Мадейры. Я спросил его — уже не на острове, а в Лиссабоне,— где он учился на шофера.

— Я работал в разных гаражах,— ответил Жозе,— работал подсобным рабочим, мойщиком, механиком, и везде находились люди, которые с радостью передавали мне рабочие навыки.

После увольнения я устроился в другой гараж — помогли те три парня с которыми, помните, я ходил на митинг. Гараж принадлежал английской фирме «Мадейра уайн ассошиэйшн» Долгие годы почти вся экономика страны находилась в руках четырех английских семей: Бланди, Хинтон, Лекок и Майлз. Эти фамилии знает каждый житель Мадейры. Производства вина и мукомольное дело контролировала семья Бланди, плантациями сахарного тростника и кофе владела Семья Хинтон и так далее. Можно сказать, что, начиная с двенадцати лет и до восемнадцати, меня эксплуатировал английский империализм.

В пятнадцать лет я вступил в организацию молодых коммунистов. Нас было тогда не так уж много, около двухсот человек на острове, но это были боевые ребята, готовые пожертвовать всем ради идеи. С каким азартом, с каким энтузиазмом мы выполняли поручения, которые нам давали старшие товарищи — коммунисты! А быть комсомольцем на Мадейре — это значит быть готовым к жертвам, лишениям и преследованиям. В конце 1979 года меня уволили только потому, что . я был комсомольцем. Я работал тогда в небольшом гараже и попытался создать там ячейку профсоюза. Хозяину — у него было несколько небольших гаражей — это явно не понравилось. Недолго думая, он объявил, что закрывает гараж, в котором работали мы, и рассчитал нас. Найти же работу на Мадейре чрезвычайно трудно—как, впрочем, и в материковой части страны. У нас на острове тысячи безработных. А я только-только собрался жениться и вот — на тебе! — потерял работу.

На террасах крестьяне выращивают картофель. Ниже по склону — виноградники, банановые плантации. На более высоких уступах пасут скот.

Конечно, когда я начинал трудовую деятельность, то найти место было нетрудно, но ведь то другое дело! Мальчишкам платили гроши, и у них не было абсолютно никаких прав. У взрослых положение гораздо более шаткое: права на бумаге-то есть, но за воротами толпятся безработные — на каждое свободное место по нескольку десятков.

Подумали мы с невестой и решили махнуть на материк, в Лиссабон, где живет ее дядя. Первые полгода было очень трудно, хотя я хороший, даже — скажу без лишней скромности — первоклассный механик. Чувствую автомобиль. Потом постепенно все устроилось. Кстати, моя жена тоже член Союза коммунистической молодежи.

В 1980 году, во время праздника газеты «Аванте!» товарищ Алваро Куньял говорил, что комсомольцев в стране 36 тысяч. Но с тех пор прошло уже много времени, и наверняка нас сейчас уже тысяч сорок!

У меня по-прежнему хорошие связи с комсомольцами на Мадейре. Нам удалось создать там ячейки даже среди кружевниц — а это была задачка не из легких. Мадейрские кружевницы и вышивальщицы всегда работали разобщенно, знали только одного «организатора» — нанимателя-капиталиста, наживающегося на их мастерстве,— а о том, что есть иные организации — коммунистические, профсоюзные, способные отстаивать их право на труд,— они и слыхом не слыхивали...

В местечке Сантана на северном побережье острова я видел, как работают вышивальщицы Мадейры. Они плетут кружева, вышивают скатерти, полотенца, платки, большинство изделий идет на экспорт. Вышивальщицы трудятся дома. Их единственное достояние — чуткие пальцы, зоркие глаза, прекрасный вкус и талант художника. Все готовые изделия они сдают владельцу материала и ниток. Тот, в свою очередь, сбывает их поставщику, поставщик перепродает вышивки оптовикам в Фуншале, которые заключают контракты с отдельными магазинами. В конечном итоге, попадая к покупателю, цена на готовое изделие возрастает в десять, а то и в двадцать раз. Так, в магазинах Фуншала богато вышитая скатерть стоит 150 тысяч эскудо, а вышивальщица из Сантаны или Мадалены, которая работала над скатертью три месяца, получит за нее всего шесть тысяч эскудо. По две тысячи эскудо в месяц!
Вспомним отель «Шератон» и чашечку кофе. Даже если бы вышивальщица ничего не ела и не пила, она не смогла бы вкушать кофе в отеле каждый день: двадцать четыре чашечки в месяц — вот все, что позволяет ее зарплата.

— Я хочу похвастаться: меня скоро примут в партию,— сказал мне на прощание Жозе Сантуш.— Но работу в молодежной организации не оставлю. Люблю эту работу. Дел у нас много: мы разъясняем позицию коммунистов, боремся против левацких группировок, отстаиваем права трудящихся на предприятиях, помогаем нашим товарищам в кооперативах, выступаем на митингах и собраниях... Жаль одно — времени не хватает: столько хочется прочитать, узнать побольше о мире. Ведь коммунист не может стоять на месте. И комсомолец тоже не может быть одновременно комсомольцем и обывателем. Я так считаю...

А про Мадейру вы напишите. Моя родина очень красивая. А если опубликуют, то пришлите нам с женой экземпляр, пусть даже на русском языке. У нас есть знакомые, которые учат русский язык, может быть, переведут. А еще, знаете, мне очень хочется приехать в вашу страну. Хотя бы одним глазком взглянуть на Красную площадь, побывать на каком-нибудь советском автомобильном заводе. И еще — вы не смейтесь — походить по снегу...