Поезд шел в белую ночь

Мы приближались к Березникам.

Город выходил к Каме частоколом заводских труб, а за рекой лежало Усолье, темнел силуэт собора, синели леса. Еще не так давно они росли и здесь, на плоском левом берегу, где раскинулись Березники. Город родился полвека назад и своим появлением был обязан геологам.

В первый же день приезда в Березники в кабинете главного геолога объединения Уралкалий я увидела карту рудников.

 

 

Подземные выработки тянулись на десятки километров: здесь были длинные проспекты и короткие переулки, большие и малые кварталы, тупики и площади, от которых во все стороны разбегались улицы. И над этим подземным городом, на поверхности, стоял другой город; они были связаны между собой настолько сильно, что, перестань существовать один, заглох бы и второй...

Зеленые магистрали Березников, прямые, как мосты, застроенные трех-четырех-пятиэтажными домами, носят названия, напоминающие о недавней истории города, — Пятилетки, Свободы, Химиков; среди них не кажется неожиданностью и улица. Преображенского. Вспоминаю фотографию, виденную в музее: интеллигентное лицо, седая бородка, умный взгляд за старомодными круглыми очками в металлической оправе. Под портретом слова: «П. И. Преображенский, геолог, чье имя навсегда связано с открытием Верхнекамского месторождения калийных и магниевых солей».

В разговоре с главным геологом Уралкалия Борисом Михайловичем Голубевым я не могла не спросить о Преображенском, хотя понимала, что главный геолог слишком молод, чтобы помнить его. Голубев показал работу своего учителя и друга, известного исследователя Андрея Алексеевича Иванова, изданную недавно Академией наук СССР. На брошюре надпись: «В Березниковский краеведческий музей от автора». С интересом читаю этот краткий очерк о жизни и работе Павла Ивановича Преображенского, которого автор хорошо знал, и постепенно передо мной вырисовывается фигура большого ученого, неутомимого путешественника, прошедшего с маршрутными исследованиями и геологическими съемками обширные области Казахстана, Ленского бассейна, Забайкалья, Прибайкалья и Восточного Саяна. В 20-х годах, когда Преображенскому было уже под пятьдесят, его приковало к себе Западное Приуралье.

В 1924 году по поручению Уральского отделения Геологического комитета Преображенский работал с архивами уральских солеваренных заводов. (Как известно, Прикамье издавна славилось как центр солеварения. Отсюда и местные названия: Соликамск, его именовали в прошлом Соль Камская; Усолье, Сысолка и т. п. Соль-пермянка уходила обозами и баржами во многие города России.) Тогда-то ученый и столкнулся с проблемой освоения соляных богатств страны и поисков ценного минерального сырья — калийных солей.

Но как проводить разведочные работы, где взять буровой станок и оборудование к нему? Преображенскому и другим геологам пришлось затратить немало сил, чтобы вывезти буровой станок «Деви-Каликс»... из Сибири, с Центрального золотого прииска, вывезти по последнему санному пути, через тайгу, к железной дороге. Из Ленинграда доставили локомобиль, из Пятигорска буровое оборудование. Железной дороги до Соликамска тогда не было, и все грузы везли на лошадях по старинному Чердынскому тракту, а летом — по Каме...

Наконец на берегу реки Усолки начато было бурение первой скважины, и через несколько месяцев на глубине чуть более девяноста метров она вошла в толщу калийных солей. Преображенский писал: «Начальной датой возникновения советской калийной промышленности следует считать 5 октября 1925 года, день, когда из скважины № 1, около Соликамска, были извлечены первые 60 сантиметров колонки, состоящей из сильвинита».

В конце 1925 года Высший Совет Народного Хозяйства отпустил на разведку месторождения сумму, неизмеримо большую, чем прежде. Однако Преображенскому пришлось еще «повоевать» с немецкими специалистами (Германия до первой мировой войны была фактически монопольным поставщиком калийных солей на мировом рынке), которые не хотели признавать, что найденное месторождение простирается на многие километры.

В давней повести Константина Паустовского «Великан на Каме» есть короткая история о том, «как Преображенскому надоело открывать здешние богатства». Рассказывает ее химик, случайный попутчик писателя, в вагоне поезда:

«— Вы спрашиваете, как могло Преображенскому надоесть это дело? Очень просто. Надо было выяснить площадь залегания калия. Преображенский пошел к югу, начал закладывать скважины через каждые 5 километров — пласт становился чем дальше, тем толще. Тогда Преображенский решил рыть скважины через 10 километров — все то же! А время, и немалое время, идет. Преображенский делает скачок в 25 километров до Березников — пласт еще богаче.

— Как вы думаете, — химик засмеялся, — есть от чего прийти в отчаяние? Преображенскому надоело рыть землю каждые 25 километров. Он рванулся на 50 километров к югу, к Чусовским Городкам... и наскочил на знаменитую уральскую нефть».

В 1927 году под Соликамском были заложены первые шахты первого калийного рудника. Сохранилась фотография торжественного дня: толпа людей в ватниках, платках; белый снег, черные сторожевые ели и транспаранты, флаги, лозунги. Пожелтевший фотодокумент передает ощущение значительности события и одновременно бедности того времени.

Сегодня в Соликамске и Березниках — пять рудников, пять огромных комбинатов по добыче и переработке калийных солей. И строятся еще два. Половина минеральных удобрений, идущих с берегов Камы в сельское хозяйство, поступает на один из самых горячих участков сельскохозяйственного фронта — в Нечерноземье. Березники называют ныне столицей «республики химии».

Но судьба открытия геолога Преображенского не завершена. Один только факт: Верхнекамское месторождение калийных солей — второе в мире после Саскачеванского в Канаде — полностью еще не разведано! Оберегая уникальное месторождение, сохраняя его для разработки, Березники приостановили свой рост на левом берегу и скоро перекинутся на правый, где дремлет сейчас сонное Усолье.

После всего, что я узнала, конечно же, хотелось спуститься в штреки. Как-то на одном из рудников разговорились с молоденькой девушкой Леной Новиковой, геологом. Она сказала, что каждый день спускается в шахту, чтобы отобрать пробы для лаборатории, уходит за пробами и сейчас и охотно возьмет меня с собой.

— Пошли. — Лена надвинула поглубже каску на русые короткие волосы. Серая куртка и брюки ничуть не изменили ее облика, напротив, рабочая экипировка подчеркивала обаяние девушки.

В ламповой нам выдали фонари и самоспасатели, записали их номера и номер «нашего» штрека. Как-никак мы уходили под землю, на глубину 250 метров.

— При пожаре на полчаса хватит. — Лена помогла пристегнуть мне к поясу красную коробочку самоспасателя. — Только не забудьте, как он открывается...

Клеть медленно падает в шахту. Тоненькие лучики света от фонарей на касках горняков скользят по черным стенам колодца. Белеют шерстяные подшлемники на головах женщин. Слышен тихий разговор:

— Ну как там, на реке?

— Белая ночь на реке...

Стоп. Приземлились. По наклонной деревянной лестнице спускаемся в более глубокий горизонт. Выходим к железнодорожным путям. Штрек освещают лампы дневного света; на голубых лавках сидят горняки, они ожидают экспресс. Этакий полустанок под землей...

Вагончик уносит нас в глубину рудника. Мелькают огоньки под темными сводами и черные ходы боковых штреков. Изредка в кармане-нише, огороженной от путей, увидишь человека, пережидающего поезд.

— Нам сходить, — говорит Лена так, будто мы едем по городу и водитель объявляет остановки. Поезд ушел — мы остались одни в лабиринте штреков, темных и освещенных. Луч фонаря скользит по стенам, то замирая на неровных зубчатых краях, то очерчивая полукруглые своды.

— Видите, здесь работали буровзрывным способом, а там, где своды, — комбайном...

Две длинные тени бегут впереди нас, ложатся, ломаясь, на стены. Но вот случайно мы разом потушили фонари, и глухая, полная, страшная темнота навалилась на нас. В эту секунду я до конца ощутила, что это значит — быть под землей...

Свет наших фонарей вспыхнул одновременно и замер на полукруглом своде. Перед нами бушевало море. Застывшее море. Черные с белыми пенистыми гребнями волны, накатываясь друг на друга, исчезали в темноте. А на смену им поднимались из глубин земли волны красные, розово-белые, голубые... Луч фонаря скользил дальше, дальше, открывая картины фантасмагорические, неповторимые, и лишь цветовая палитра была одна и та же.

Вот тогда-то и зашла речь о «красках». Лена подошла к стене и, показывая карандашом на разноцветные слои, прочитала мне настоящую лекцию о соляных месторождениях.

Я услышала про пермский период двухсотмиллионной давности; про обширное мелководное море, разливавшееся тогда в этих местах, и про сухой, жаркий климат, царивший здесь. Под давлением тектонических процессов море распадалось на лагуны, вода интенсивно испарялась, и соли выпадали в осадок, накапливаясь слоями на дне моря.

— Знаете, почему так редки на земле месторождения калийных солей? — спросила Лена. — Не знаете... Нужно сочетание слишком многих благоприятных условий, ведь выпадение этих солей начинается только тогда, когда в рассоле остается от одного до четырех процентов первоначального объема воды... Но нам повезло, — пошутила она, — природа о нас позаботилась.

Лена подняла с земли камень. В свете фонаря заиграли голубые прозрачные кристаллы каменной соли; их прорезала широкая красная полоса сильвина, молочно-белая грань была окружена розовой каймой.

— Это сильвинит. Из него и получают соли калия. Но видите, сколько надо переработать породы, — она махнула рукой на «бушующее море», — чтобы освободить его...

Лена помолчала, а потом без всякого видимого перехода спросила:

— Вы об опытах Чудинова слышали?

Кажется, я уловила ход ее мыслей: глядя на розово-красные полосы сильвинита, Лена, видимо, хотела пояснить, чем вызвана характерная окраска минерала, но, вспомнив об опытах Чудинова, остановилась...

За несколько дней до знакомства с Новиковой я побывала в лаборатории «Лидо» на Первом Березниковском комбинате, где работает начальником группы геохимического анализа Николай Константинович Чудинов. И хотя о его исследованиях слышала раньше, знала и о фильме «Узники Пермского моря», разговор в Лаборатории исследования древних организмов заинтересовал меня. Быть может, потому, что о своих опытах рассказывал сам ученый, а может, потому, что нас окружали огромные колбы с погруженными в дистиллированную воду оранжевыми кусочками сильвинита и на столе стояла странная металлическая установка со стеклянным куполом, которую Чудинов называл «машиной времени».

Чудинов начал свой рассказ с того момента, когда он, молодой выпускник Пермского университета, приехал работать в Березники. Ему предстояло исследовать калийные соли по многим параметрам, и привычный шлифовый метод, когда тонкие пластинки породы рассматривают под микроскопом при небольших увеличениях, помочь не мог. Тогда исследователь применил иной способ.

— Первая же проба, растворенная в дистиллированной воде, принесла неожиданное... — вспоминал ученый. — Минералы, которые дают окраску сильвиниту, не тонули, а всплывали на поверхность. Сразу встал вопрос: а правильно ли считали эти красящие примеси минералами железа? Я посмотрел странные плавающие хлопья под микроскопом и обнаружил... настоящие древние организмы. Более того. Простояв некоторое время в закрытой лаборатории, на горячих батареях, эти «хлопья» в колбах срослись и разбухли. Снова работаю с микроскопом и вижу, что древние организмы... размножились, образовали новые колонии, что выросли нити и ленты таких организмов, которые встретились в солях впервые и современной природе неизвестны. Нет, вы понимаете, что это значит? Микроорганизмы ожили через миллионы лет! В руки человека пришла информация из далеких геологических эпох...

Когда я рассказала Лене о встрече с Чудиновым, она, подумав, ответила:

— Вот сегодня мне предстоит взять пробы и доставить их в лабораторию. Химанализы покажут качество идущей руды. То же самое надо сделать завтра, послезавтра... И у Чудинова были, конечно, свои похожие заботы. Да и опыты его вызывали и вызывают много споров, несогласий, даже опровержений. А он тем не менее сам конструирует «машину времени», которая позволяет имитировать температурные и атмосферные условия доисторических эпох, исследует явления «изоляционной консервации» — так он назвал состояние изучаемых им микроорганизмов, выдвигает свою теорию происхождения нефти... Многое из этого может впоследствии обернуться большой практической пользой для Верхнекамских рудников.

Исследовательскому пылу Чудинова, право, можно позавидовать, — заключила Лена, — его так легко растерять под тяжестью каждодневной работы! А ведь здесь у нас существует немало возможностей продолжить открытие, состоявшееся столько лет назад...

Сама Лена приехала сюда два года назад, окончив в Москве геологоразведочный институт. Поначалу ей, уже знакомой с экспедиционной работой в Якутии и Горной Шории, трудно было привыкнуть к постоянным спускам под землю (здесь есть штреки на глубине 600 метров) и кропотливым, утомительным наблюдениям за проходкой горных выработок, условиями залегания пород, качеством руды. Как-то раз Лену взяли в дальние штреки. Специалисты изучали гидрогеологию месторождения не только с поверхности, но, так сказать, и изнутри.

— Спустились в рудник, — рассказывала Лена, — добрались до дальних штреков, там лазили не один час, и, помню, такой долгой показалась мне обратная дорога: ведь в рюкзаках-то образцы. Но прошла усталость, и снова потянуло в дальние штреки...

Похоже, ее заинтересовала сложная гидрогеология подземного города, подкупила и важность этих исследований: ведь вода для калийных шахт — враг, они должны оставаться всегда сухими. Уже много раз геолог Новикова уходила в самостоятельные маршруты.

Мы идем с Леной по длинному штреку, и вдруг она в нерешительности останавливается: слева и справа — густая темнота боковых коридоров.

— Сверимся с картой, — спокойно сказала Лена.

Она присела на корточки, разложила схему участка на коленях, осветила ее фонарем.

Я же лучом своего фонаря обшарила своды. Оказывается, мы остановились на небольшой площадке, возле целика. Так горняки называют массив, оставленный для поддержания сводов. Кстати, целики — это тоже немалая проблема в калийных шахтах: с одной стороны, без них не обойдешься, но с другой — целики — это невыработанная порода... Волей-неволей сохраняются нетронутыми до поры до времени немалые запасы калийных солей.

Целик, выросший у нас на пути, напоминал колонну кремлевских палат: широкое основание и грани, расходящиеся раструбом к потолку, мерцание кристаллов, полукруглые своды с насечками, словно покрытые каменной резьбой... И вдруг луч фонаря высветил под потолком черный излом. А рядом головки металлических болтов. Анкерная крепь. Сразу возникло ощущение тревоги, вспомнились рассказы людей, которые по сигналу опасности приходят на помощь...

Дверь кабинета распахнулась.

— Помощник командира взвода Шишкин прибыл по вашему распоряжению.

— Садись, Володя, — сказал Виктор Николаевич.

Худенький большеглазый парнишка сел к столу Виктора Николаевича Сурсякова, командира березниковского горноспасательного отряда. Руки Володи спокойно легли на стол. Он молчал. Мне показалось, что биография Шишкина, услышанная ранее перед его приходом, никак не вяжется с застенчивым обликом Володи.

Виктор Николаевич в общем-то сказал о нем немного: родился Володя в Березниках в 54-м году, окончил Астраханскую мореходку, работал водолазом, служил на Тихоокеанском флоте. А когда вернулся, пошел работать на рудник, потом в отряд горноспасателей.

— У нас все молодые, берем только до 35 лет, да и то с условием, если проработал в шахте года два, не меньше. А Володя... так у него еще и характер подходящий. — Сурсяков выжидающе посмотрел на своего подопечного. — Володя, расскажи, что было 15 августа прошлого года...

Меня удивило, что Сурсяков помнит точную дату. Виктор Николаевич улыбнулся:

— Тянется череда дней, казалось бы, спокойно, без происшествий, но раздастся дома неурочный звонок — и вздрагиваешь, не случилось ли чего? Это напряжение, ожидание ЧП в нас, горноспасателях, живет постоянно. А уж когда случается, дата в память сама собой врезается. Поверьте, знаю, что говорю — тридцать лет в горноспасательной службе. Начинал на угольных шахтах Кизела, теперь уж какой год здесь...

— Мне тоже этот день запомнился, — сказал Володя. — Он стал для меня как бы экзаменом на нашу профессию.

... Диспетчер дал сигнал о пожаре. Глубина 300 метров. Спускаемся. Внизу, у ствола шахты, видим двух оглушенных взрывом людей. Узнаем: они работали в глубине штреков, когда взрывной волной их отбросило и обожгло. Взрыв услышал электрик — звук под землей сильно бьет по перепонкам — вызвал тут же «Минку», машину, диспетчер дал сигнал нам...

На размышление не было ни секунды: сигнал и так пришел к нам с запозданием. Надо идти на разведку: установить место вспышки газа, концентрацию его, обрушения. Идем. Дым, ничего не видно. Обследовали всю панель — это определенный участок шахты. Кончился кислород. Обычно баллонов респиратора хватает на четыре часа, но при такой нагрузке — меньше, да еще часть кислорода — НЗ... Возвращаемся к стволу, дым разносится по всей шахте... Выбрались. А под землю пошло другое отделение. Отдохнули, надышались-отдышались — и снова в шахту. Начали работу по восстановлению вентиляции: ставили перемычки, тянули трубы, более чем 600 метров проложили, а потом уже стали обследовать электрооборудование. Пять суток двадцать четыре горноспасателя работали в штреках день и ночь. Да вы посмотрите оперативный журнал, там все зафиксировано...

Листаю журнал. Каждое действие расписано по минутам. Та же скупость в словах, даже в описании самых напряженных мгновений, — «сильная задымленность, высокая температура, вода кончилась...

— Володя, а кем вы работали на руднике? — спросила я.

— Занимался закладкой штреков, — ответил Володя. Чувствуя, что я жду пояснений, взял карандаш, лист бумаги и быстро нарисовал схему, из которой было ясно, как соляные отвалы — те самые терриконы, которые нельзя было не заметить на окраинах Березников и Соликамска, — снова перемещаются под землю в отработанные штреки.

— Грамотно, — похвалил Сурсяков. — Когда я был таким, как ты, объяснить так, пожалуй, не сумел бы. Кстати, помощник командира Шишкин, — обернулся ко мне Виктор Николаевич, — скоро защищает диплом — впервые в истории Березниковского техникума — о горноспасательных работах в калийных шахтах...

— Однажды, — вдруг неожиданно сказал Володя, — когда я уже работал в отряде, вызвали в горный цех. Помощь оказывал... отцу. Не думал, не гадал, что такое может случиться.

Наконец мы с Леной добрались до штрека, где грохотал комбайн, скрипела транспортерная лента и висела пыль, словно легкий туман, подсвеченный электрическим светом. На проходке работали двое. Один сидел за рычагами управления комбайна — перед ним поднималась глухая темная стена; другой находился в самоходной машине, пристроившейся в хвост комбайна. Светлая широкая струя измельченной породы сыпалась в кузов...

Лена взяла пробу, и мы двинулись в обратный путь. Чем ближе к выходу, тем ощутимее движение воздуха. Когда наконец мы поднялись на поверхность, в глаза ударил свет. Яркий, белый. Город словно встречал тебя впервые.

... В Березниках уже мало кто помнит, как на месте прикамских лесов и болот, по соседству со старыми солеварнями и содовым заводом, вбивали строители в топкие берега тысячи деревянных свай, как ломали черные от старости избы, прокладывали улицу за улицей. Для того чтобы спуститься под землю, надо было построить город на земле.