Сыны беспокойного моря

Мы выбрались на узкое шоссе, петлявшее вдоль берега. Дорога то спускалась к самой воде, где ее едва не захлестывали грозные волны, с ревом разбивавшиеся о скалы, то круто взбиралась на черные утесы, нависающие над бушующим морем. Внезапно порывы ледяного ветра, которые валили нас с ног, прекратились.

— Давайте пойдем побыстрее, пока утих ветер,— предложил я Перу — двадцатилетнему рыбаку, вызвавшемуся меня сопровождать.

До деревни, где жил Пер Магнуссен с родителями и многочисленными братьями и сестрами, я добрался на маленьком автобусе, а обратно в Торсхавн, столицу Фарерских островов, решил возвращаться пешком.

 

 

Как впоследствии выяснилось, эта причуда, вызванная недооценкой местного климата, могла дорого обойтись. Хотя о погодных условиях на Фарерах я читал много.

— Далеко еще до Торсхавна?

— За час доберемся. Но спешить действительно надо. Того гляди налетит шквал, и тогда мы не сможем идти дальше. Придется отсиживаться в скалах.

— Ветер-то стих,— отмахнулся я.— Смотрите, трава даже не колыхнется.

— Никогда не знаешь, надолго ли. Сейчас можно раскурить сигарету с одного раза, а через минуту вдруг ударит такой ветер, что не устоишь на ногах. Во время урагана лучше держаться подальше от берега, а то полетишь в море...

Нам повезло: пока мы бодро шагали по дороге к Торсхавну, ветер так и не поднялся. Минут через сорок за поворотом шоссе показался городок на берегу фиорда.

Тресковая гавань

Едва ли не первой публикацией в русской печати о Фарерских островах — датской территории в Атлантическом океане — была небольшая статья в журнале «Вокруг света» под названием «Забытый уголок». Ее автор побывал на островах почти век назад. Вот какой он увидел столицу архипелага:

«Главный единственный город островов — это Торсгавн. Он служит резиденцией губернатора и судьи и центром торговли. Торсгавн имеет около 700 человек жителей, т. е. почти одну десятую часть всего населения архипелага. Это наиболее старое поселение страны и играет важнейшее значение в истории островов.

Местоположение Торсгавна очень живописно. На заднем плане фиорда подымаются полукругом крутые и дикие горы, а из середины окружности залива длинная банка утесов далеко вдается в море. На этом выступе расположена большая часть города. Улицы так узки, что две лошади с трудом пройдут рядом, и так круты, что местами приходится цепляться и руками и ногами, чтобы не упасть.

За исключением правительственных зданий, построенных из камня, видны только жалкие хижины, сколоченные из досок. Эти жилища, представляющие нечто среднее между юртой кочевника и прочным домом оседлого, так легки, что нужно привязывать их веревкой, чтобы во время бури их не сдуло ветром...»

В наше время Торсхавн — современный удобный город, хотя и маленький — в нем всего 12 тысяч жителей. Тем не менее это полноценная столица: две библиотеки, два музея, немало книжных магазинов, есть даже небольшой университет, называемый здесь гимназией: студенты изучают в основном фарерский язык и литературу. В городе издаются пять газет, а местная радиостанция пусть не круглосуточно, но зато каждый день по нескольку часов ведет вещание.

В любое время суток Торсхавн пустынен. Лишь кое-где на узких извилистых улицах, которые веером расходятся от порта к окраинам, виднеются фигуры прохожих. Единственное оживленное место столицы — это вымощенная камнем центральная площадь города, которая естественным и непринужденным образом переходит в причалы: там швартуются рыбацкие лодки, приходят и уходят баркасы, шхуны, сейнеры и морские паромы, связывающие Торсхавн с датскими портами.

Именно отсюда отсчитывают жители архипелага вехи истории Фарерских островов. Почти двенадцать веков назад в этой удобной бухте, разделенной на два равных сектора далеко уходящим в море скалистым мысом,— бухте, название которой в переводе с фарерского языка означает «Тресковая гавань»,— высадились первые кельтские поселенцы из Ирландии и Шотландии. Правда, их уединение в IX веке нарушили викинги, которые начали переселяться на острова из западных районов Норвегии.

В столице нет никаких памятников, относящихся ко времени освоения островов. Но жители Торсхавна уверены, что их город стоит именно на том самом месте, где было построено первое поселение кельтов.

Сегодня большая часть Торсхавна застроена одно-двухэтажными каменными и деревянными домами — точно такими, которые можно встретить и в любой фарерской деревне или на хуторе.

На фоне ярко-зеленых холмов, окружающих столицу, и черных прибрежных скал эти раскрашенные в голубой, темно-синий, красный, оранжевый цвета здания, беспорядочно разбросанные вдоль нешироких дорог, напоминают иллюстрации к сказкам о гномах и троллях. Это впечатление еще больше усиливают... торчащие на крышах некоторых домов небольшие деревья и кусты. Дело в том, что по традиции крыши зданий на Фарерах покрывают берестой, которую вместе со строевым лесом ввозят из Норвегии. На бересту накладывают толстый слой дерна. Нередко семена карликовых ив, низкорослого дубняка, вереска, занесенные ветром на такие крыши, прорастают.

Архипелаг входит в состав Королевства Дании, однако пользуется внутренней автономией по Акту о самоуправлении 1948 года и имеет выборные законодательный и исполнительный органы.

В датский фолькетинг острова выставляют двух представителей. Фарерский парламент — легтинг — имеет особенность, которая отличает его от всех законодательных собраний в Европе: в нем непостоянное число членов. Двадцать человек выбирают избиратели, и еще есть десять дополнительных мест, которые заполняются в зависимости от числа голосов, собранных той или иной партией. Таким образом, в легтинге может быть от двадцати до тридцати парламентариев.

В 1970 году фарерцы во всеуслышание заявили о своем отношении к милитаризму и военным приготовлениям: легтинг проголосовал за выход из НАТО. К сожалению, это решение не возымело последствий. По Акту о самоуправлении Фарерские осторова не полномочны в вопросах обороны, внешних сношений и валюты, поэтому архипелаг все же остается в системе Атлантического блока. Однако факт остается фактом: фарерский парламент сказал свое слово. И если выйти из НАТО не удалось, то легтинг все же добился того, что Фареры, в отличие от Дании, не вступили в «Общий рынок».

— Мы не хотим войны,— говорил мне Янус Даль, библиотекарь в Торсхавне.— Как и всем прочим людям планеты, нам нужно только одно: мир. У нас нет воинской повинности, и не надо нас вовлекать во всякие натовские дела. Конечно, ни Фареры, ни вся Дания не определяют мировую политику, западные державы заставляют нас плясать под свою дудку. Однако фарерцы всегда будут повторять: мы не заинтересованы в военном блоке. Гонка вооружений принесет только беды...

...В порту Торсхавна работа не прекращается ни днем ни ночью: по гавани снуют рыбацкие лодки, шхуны. Одни возвращаются с промысла, другие уходят в море. Именно здесь убеждаешься, что город действительно обязан морю и названием, и своим благосостоянием.

В 1886 году журнал «Вокруг света» так писал об основном занятии островитян:

«Мужчины в Торсгавне исключительно промышляют рыболовством... Фарерские острова окружены чрезвычайно бурным и беспокойным морем, которое в лабиринте утесов производит ужасный прибой. Нередко свирепствуют страшные вихри, которые двигают громадные массы воды, загоняя рыбу, попавшую в их район, на громадное расстояние. Иногда целые стада сельдей забрасывает на самые высокие горы».

Последняя фраза — это, очевидно, преувеличение, но что касается «беспокойного моря», то здесь автор точен. Для фарерцев жизнь среди бурных вод всегда означала борьбу со стихией. Век назад рыбаки выходили в море на одномачтовых смэках и бесстрашно отправлялись к берегам Исландии, Гренландии, Ньюфаундленда, в Баренцево море, преследуя косяки трески и сельди. Выловленную рыбу разделывали на борту, солили, а потом — когда суда возвращались домой — высушивали под солнцем на скалах. Этот типично фарерский продукт до сих пор популярен в южной Европе — в Италии, Греции, Испании, Португалии.

Во время второй мировой войны фарерские рыбаки прорывались сквозь морскую блокаду гитлеровцев и доставляли в Великобританию свежую рыбу. Много рыбаков погибло от фашистских снарядов и торпед, архипелаг лишился трети рыболовецкого флота.

Маленькие смэки и сейчас можно увидеть в порту Торсхавна, хотя, конечно, нынешние рыбаки выходят в море в основном на траулерах и сейнерах. И главный продукт экспорта теперь не вяленая рыба, а свежемороженое тресковое филе, гренландские креветки и сельдяная мука.

...Ранним утром я встретился с Пером Магнуссеном в порту. Мощные волны мерно накатывались на причалы и с шумом разбивались о плиты. Мелкая холодная морось, словно повисшая в воздухе, окутала горы и скалы молочной пеленой.

— Вы разве пойдете сегодня в море? — спросил я Пера, увидев, что его товарищи перебрались на стоявшую у пристани маленькую шхуну. Два рыбака, открыв деревянный люк на корме, возились с двигателем, а остальные вытаскивали из крохотной рубки на палубу какие-то приспособления для лова. Даже здесь, в гавани, пришвартованную шхуну волны подбрасывали так, что я только дивился: как это рыбаки на палубе удерживаются на ногах?

— С вечера не собирались,— ответил, помолчав, Магнуссен.— Погода действительно скверная. Но ночью на сейнере пришли ребята. Говорят, у Сандоя появилась треска. Надо идти, рыба ждать не будет. Да и хозяин велел выходить. Ведь шхуна-то не наша. Мы ее арендуем. А если будем уповать на погоду да гадать на рыбьей чешуе, вся наша аренда прогорит. Ну, до свидания! Если все будет удачно, к вечеру вернемся. Приходите встречать!

— Удачи вам! — пожелал я Перу.

Он прыгнул с причала на раскачивавшуюся шхуну. Взвыл двигатель. Судно отвернуло от пристани и, зарываясь носом в волны, пошло к выходу из «Тресковой гавани».

Названые братья

Вечером я зашел в библиотеку за Янусом Далем, и мы отправились в порт. У причала уже стояла шхуна, на которой Пер и его товарищи утром ушли в море.

По свинцовой глади бухты лишь изредка пробегала мелкая рябь. О шторме, с которого начался этот день, напоминал только дождь, он нудно сеялся весь день, не переставая ни на час. Надоедливая влага оседала на одежде, тонкими быстрыми струйками сбегала с плащей на землю, тяжелыми каплями сочилась с бочек, сложенных высокими штабелями. В бочках была соленая треска.

— Опоздали! Посмотрите — в порту никого нет! — сказал я, глядя на опустевшие причалы.

— Удивительное дело! Что-нибудь стряслось. Обычно в это время здесь как в муравейнике. Все при деле — кто разгружает улов, кто готовит судно к выходу в море,— недоумевал Янус.

Пер с товарищами сгружали с судна длинные пластмассовые ящики, полные трески, и переносили в кузов грузовичка.

— Я смотрю, вас можно поздравить с удачей,— сказал я Перу.

— Спасибо, улов действительно неплохой. Нам повезло в самый последний момент,— ответил Магнуссен, с удовлетворением поглядывая на сложенные ящики.

— Пер, что здесь происходит? Куда подевались остальные? — вмешался Янус.

— Мы поехали. До завтра! — крикнули рыбаки, разместив в кузове ящики. Грузовик тронулся с места.

— Ты разве не знаешь? — удивился Пер.— Прыгайте на шхуну, угостим вас кофе. Ерген, что там у тебя, готово? Я приглашаю гостей.

— Валяй! — донеслось из рубки. Мы с Янусом перебрались на шхуну и, пройдя вдоль левого борта, протиснулись в рубку, половину которой занимали штурвальное колесо и массивный нактоуз. Здесь же стояли крохотный стол и несколько низких табуреток. Очевидно, рубка служила одновременно и камбузом и столовой. В углу на тумбе, в жестяном ящике, стоял примус. Ерген — высокий, широкоплечий парень в толстом шерстяном свитере и потертых джинсах, заправленных в резиновые сапоги,— варил кофе. Мы с трудом разместились за столиком. Ерген подал нам по большой чашке крепкого черного кофе. Пер нарезал хлеб, поставил на стол банку со сливочным маслом.

— Что у вас происходит? — повторил Янус.

— Дела серьезные. Только мы пришли вечером в порт, ребята сразу сообщили новость: хозяева опять повышают цены на горючее и увеличивают арендную плату.

— Я-то думал!..— махнул рукой Янус.— Этой новостью меня не удивишь. Сейчас все только и дорожает. Ничего не поделаешь...

— Значит, не поделаешь?! Значит, сидеть сложа руки? — прервал его Ерген.— А вот хозяева руки не складывают. Знай себе повышают цены на все, что только денег стоит. И еще толкуют о кризисе. А за этот кризис расплачиваемся мы!

— Что, и у вас цены растут? Как и в Дании? — спросил я.

— Еще бы! В чем, в чем, а в этом мы от материка не отстаем. Иногда наши хозяева идут даже «впереди прогресса», с позволения сказать. Почти все продовольственные товары завозят сюда с континента. Эту торговлю ведут оптовики, а уж они-то цены устанавливают, как им заблагорассудится. Главное им — выгода,— со злостью сказал Пер.

— В общем, мы вечером собрались на причале, потолковали,— Ерген припечатал к столу кулак,— и решили начать забастовку.

— Бастует весь порт? — спросил я.

— Конечно! Мы убедились, что на произвол хозяев надо отвечать только коллективными действиями. Иначе любые выступления бесполезны. Нас поддержали и портовые рабочие, и моряки с торговых судов. Это ведь дело, так сказать, «семейное». От того, как мы работаем, зависит и их заработок.

— Главное — что забастовка будет проводиться не только у нас, в Торсхавне,— добавил Пер.— Замрут порты и в Клаксвуйке и в Фуглафьордуре. Я вам скажу, добиться этого было очень нелегко. Мы с Ергеном три года назад вступили в коммунистическую партию. Нам тогда было по двадцать. Естественно, что нам поручили работу среди молодежи. Ведь в Торсхавне почти половина рыбаков — молодые ребята в возрасте до двадцати пяти лет. И им приходится хуже всех. Тех, кто работает на судах по найму, хозяева — что бы ни случилось — увольняют в первую очередь. Платят мало. Да еще говорят: дескать, помалкивай, а то вообще получишь «волчий билет». При таких мизерных заработках молодые только и думают, как бы побыстрее продать лодку — если она, конечно, у тебя своя — да уехать на континент.

— А там, как известно, своих безработных хватает,— подхватывает Ерген.

Они с Пером то и дело перебивают друг друга, не теряя, впрочем, нить разговора. Интонации у них абсолютно одинаковые, голоса схожие, басистые. Если на время закрыть глаза, может показаться, что говорит один и тот же человек.

— Сейчас, правда, на архипелаге ситуация меняется,— это слова Пера.— Молодежь, не без нашей помощи, начинает понимать, что в конечном итоге будущее островов зависит от ее труда. Надо самим отстаивать свои права, чтобы жить и работать на родной земле, а не скитаться по материку в поисках куска хлеба.

— Молодежь ныне становится у нас серьезной силой,— подхватывает Ерген.— Уверен: хозяевам придется с нами считаться. Вот взять хотя бы недавний случай. С китобойца в Клаксвуйке владелец уволил трех молодых матросов — решил сэкономить на их зарплате. Мол, команда судна и так немаленькая, как-нибудь управится. Но не тут-то было. Мы провели забастовку солидарности — и в Торсхавне и в Клаксвуйке — и добились своего. Когда два дня простояли все рыболовецкие суда, а на консервный завод не поступило ни одного килограмма рыбы, хозяину пришлось восстановить ребят на работе.

— Вот и завтра будем бастовать,— говорят чуть ли не дуэтом Пер и Ерген.— Мы убедились: главное — уверенность в своих силах и сплоченность. Если мы выступаем все вместе, действуем сообща — хозяевам не устоять!

Когда мы с Янусом в светлых сумерках сходили с судна, я задержался и спросил у Пера:

— Извините, вы с Ергеном, наверное, братья?

— Почему вы так решили? — удивился Пер.

— Похожи и внешне и голосами. И говорите все время словно дуэтом.

— Нет, не братья,— рассмеялся Пер.— Я — Магнуссен, а он — Кнудсен.

Пер помолчал и сказал:

— А впрочем, вы правы. Мы братья. Братья по классу...

На другой конец города — через ночной Торсхавн — мы с Янусом шли вдвоем. Пер и Ерген остались в порту. Они решили переночевать на судне. Рано утром названые братья должны были выйти в стачечный пикет...

«Жители этого забытого уголка очень кротки, честны и гостеприимны,— писал почти сто лет назад «Вокруг света».— Окружающая природа невольно отразилась на характере, сделав их флегматичными, молчаливыми и склонными к мечтательности...»

Нелепо, конечно, спорить с давним автором. Меняются люди на Фарерах, меняется климат, меняется техника рыбной ловли, лишь очертания островов остаются неизменными. Какая может быть полемика? И все же в этой дискуссии через время я обязан поставить свою точку. Хотя бы из уважения к моим фарерским знакомым Перу, Ергену и Янусу.

«Честны... гостеприимны...» — все верно. «Склонны к мечтательности...» — пожалуй, и это есть. Но назови их «кроткими» и «молчаливыми» — они сильно удивятся.

Это люди, у которых слово не расходится с делом.

загрузка...